Но утром опять переполох. Двое худосочных и длинных братьев втащили в палату на руках третьего. Мать в деревенском платочке шла следом. Несла какие-то обноски и стоптанные белые кедики. Прежде чем Алекс успел опомниться, этого третьего вырвало прямо ему под ноги. Едва не обрызгал. Бедолагу положили на кровать. Засуетились врачи. Мерили давление, что-то кололи. Параллельно опрашивали родственников. Братья, полупрозрачные тени с заплетающимися языками, пытались выстроить хоть какие-то правдоподобные оправдания.
Когда ему стало плохо?
Да вот прямо сейчас, в палате.
Нет, а до этого?
До этого все было нормально.
Как это, нормально, вы же его в больницу привезли.
Но он же своими ногами шел.
Сам шел?
Мы его вели под руки, он шел сам. А потом, уже в палате, ноги подогнул и сознание потерял. В машине все нормально было. Только тошнило.
Почему скорую не вызывали?
Он дома лежал, мы думали, что отлежится.
Давно он так лежал?
Неделю, после того как головой ударился. Но все было нормально.
Мать в разговоре не участвовала. Она кружила загнанной тигрицей между коек. В промежутке между репликами сказала только:
Запомните, я с ним здесь сидеть не стану! Вы меня поняли?! У меня времени нет! Я занята.
Лицо парня тем временем совсем посерело. Как будто просело. Как будто песок стал ссыпаться в воронку, в глубокую яму. Врачи засуетились еще больше. Вдруг мать что-то почувствовала. Она отошла и села в коридоре.
Всё, через минуту врач вытащила из ушей стетоскоп. Примите мои соболезнования.
Не, ну как же «всё»! Вы попробуйте еще раз. Вы не услышали! Доктор?
Но доктор уже ушла.
Сообщите матери.
Две тощие тени склонились над телом:
Братишка, ну как же так, а?
Вошла мать. Стала целовать покойнику руки. Алексу показалось, что как-то слишком картинно. Братья все еще причитали.
Мать вдруг что-то вспомнила, остановилась в полудвижении:
Нужно Катьке звонить.
Я звонил. Она говорит: «Привет!», смеется и трубку бросает.
Стрельчатые больничные окна. Узкие, как зрачки ящерицы. Холодные больничные палаты одновременно напоминают залы средневековых замков и морг. Дольше Алекс не выдержал. Выполз во двор.
Больница находилась на окраине города. Целый комплекс трехэтажных кирпичных домов посреди больничного парка. В парке половину скамеек заняли студенты-медики да жующие домашнюю колбасу крестьяне из областных центров.
Довольно-таки ехидно дребезжала в дорогой мобильник сидящая на скамейке тетка:
Нет у вас служанки, нет. Поломалась она. Сами ищите свои вещи.
Нога у тетки загипсована. Тетка тыкала ею в пыль, будто показывая гипсовый аргумент, который обычно предъявляют третьим пальцем в спорах.
Эй
Нет, это не к Алексу
Эй. маальцик. маальцик вот тотв синеньком.
Только бы не ко мне .
Толстая санитарка в несрастающемся из-за пышных форм халате прямо с порога звала Алекса в больничный замок. В руке у санитарки была свежераскуренная сигаретка, на ногах резиновые шлепки. За больными она не бегала.
Эй, женшына, которая с гипсом передайте мальцику рядом, в синеньком, шо его там ждут. Он меня, похоже, не слышит.
И все-таки Грешным делом подумалось о родственниках почившего наркомана. Интересно, может, кого нового привезли, а его, Алекса, выселяют? С личными вещами-то хоть все в порядке?
***
Трупов, наркоманов, зэков уже не было. Скорбящих родственников тоже. Больных выгнали в коридор, пока мыли палату.
Мальчыыыык
Чего опять?
Мальчыыыык, тебя ждут на черном ходе, где окошечко
Это же надо, по больничным правилам встречаться с родственниками можно только там, где черный ход, окошечко и вечные сквозняки.
Кто?
Но санитарка уже отвернулась.
Отглазированная жирной белой краской дверь. Так жирно, что из-за этих слоев засов не сразу поддался. За дверью Алекс вначале увидел винтовую железную лестницу. На лестнице туго набитую сумку-кравчучку. Ясно. Матушка приехала. Родительница. Вот и свидимся за четыре года.
Некоторым людям лучше было бы не рожать детей. Не потому, что плохие: пьют, бьют и вообще асоциальные личности. Нет. Приличные семьи. Вполне благопристойные граждане, исправно выполняющие родительские обязанности. Но в том-то и дело, что «обязанности». Размножение ради долга? Перед кем? Обществом? Затем долг перед ребенком: покормить, одеть и выучить. То, что наивный ребенок принимает за любовь? Когда в ответ на доверчивое «Мама!» звучит: «На, вот тебе новая игрушка, иди, поиграй, а я занята».