И ужас охватил все мое утренне-воскресное существо.
– Кем ЭТО вам задано?!. – в отчаянии заорал я.
Но ни мой полуеврейский Вовка, ни чистокровный армянский Гургенчик не испугались моего рыка. Чутким детским ухом они расслышали в моем грозном крике бессилие и обреченность, а посему храбро и твердо заявили:
– Марина Васильевна сказала, что мы все обязаны там побывать, а потом на уроке рассказать про наши чувства к дедушке Ленину.
Марина Васильевна – классная руководительница Вовки и Гургенчика – была очень даже сексапильной дамочкой, откровенно строила мне глазки на родительских собраниях, и я все ждал случая, чтобы захороводить эту Марину Васильевну в свою койку.
– Папочка, мы сейчас поедем в Разлив. В шалаш, – безапелляционно заявил Вовка, будто «папочкой» был он, а его семилетним сыном – я.
– В шалаш дедушки Ленина, – тихо уточнил маленький Гургенчик.
«Ну, я это тебе припомню, стерва!..» – мысленно пригрозил я Марине Васильевне. В то время мне еще даже очень было чем грозить!
Все – как и ожидалось... Хорошо еще, что удалось приткнуть машину неподалеку от Разлива, загнав ее в жидкие прибрежные кустики.
Неимоверное количество свезенных сюда людей грустными толпами слонялись по вылизанному Ленинскому комплексу.
Несчастные Вовка и Гургенчик растерянно разглядывали высоченное гранитное убожество, изображавшее «ПАМЯТНИК ШАЛАШУ ЛЕНИНА»..
– А в книге для чтения другой шалаш нарисован... Настоящий, – прошептал крохотный Гургенчик, а у Вовки задрожал подбородок.
Ах, как заныло у меня сердце!.. Как безумно стало жалко этих двух маленьких семилетних человечков, уже замордованных обязательным взрослым враньем.
И вдруг!..
Ну, прямо луч света в темном царстве... Неожиданно метрах в тридцати от главной мраморной аллеи я увидел настоящий шалашик, сплетенный из сухих веток и огороженный позолоченным канатиком на четырех невысоких золотых столбиках!
Рядом была врыта зеленая палочка с табличкой, на которой, вероятно, была запечатлена мифическая история этого скромного убежища, давшего миру сотни тысяч статей и очерков, новелл и ораторий, од, саг и романов! А уж стихов, посвященных этому шалашу, было не меньше миллиона тонно-километров...
Я понимал, что каждую весну к открытию музейного сезона этот шалаш сооружается руками полупьяных работяг Сестрорецкой районной садово-парковой службы. И глубокой осенью, при закрытии комплекса на зиму, сжигается вместе с пожухлыми опавшими листьями. А следующей весной строится заново...
И все-таки это было хоть и жалкое, но какое-то подобие подлинности! Вовке и Гургенчику знать это было совершенно ни к чему, и я тут же устроил маленький спектакль: я всплеснул руками и негромко прокричал фальшиво и радостно:
– Есть!.. Есть шалашик вашего Ленина! Смотрите...
Боже мой, какой восторг вспыхнул в глазах моих юных и верных ленинцев!.. Может быть, только ради такого мгновения и стоило ехать в этот кретинский Разлив, к этому уродливому и лживому политпросветкомплексу?!
Вовка и Гургенчик сорвались с места и понеслись к шалашу.
– Подождите! Подождите!.. – безуспешно вопил я.
Я же знал, что здесь запрещено все: перелезать через ограждения, что-то трогать руками, ходить по газонам, курить и даже громко разговаривать. За этим тщательно следили молоденькие милиционеры и пожилые сотрудники Ленинского комплекса из отставников.
Я догнал их у самого золотого ограждения. Своего я схватил за шиворот, а Гургенчика за штанишки. У него шиворота не было – только майка.
– За ограду – нельзя! – прошипел я и трусливо оглянулся – не наблюдает ли за нами кто-нибудь, кому это положено.
Неподалеку прохаживался сержант милиции. Я следил за ним, как пугливая лань за голодной львицей.