Проснувшись утром, я спешила проверить, остановился мир вокруг меня или нет. По-моему, в Биаррице все, наконец, вошло в норму.
Мы с отцом не могли пропустить ни одного обряда из тех, что нам поручила исполнить мать. Факельное шествие, служба и песнопение под открытым небом и палящим солнцем, когда я чуть не потеряла сознание, и какая-то женщина уступила мне свой складной стульчик, моление в чудодейственном гроте. Сейчас мне трудно сказать, испытала ли я восторг в этих местах, которые приводили в экстаз всю нашу католическую школу и мою мать. Никакого волнения я не запомнила. Помню только скуку да пасмурное утро, когда мы ехали вдоль горного потока.
Вместе с группой мы побывали в крепости, гротах Бетарама, [19] осмотрели панораму местности времен Бернадет Субирус, [20] выставленную в круглом здании. Не считая бывшей почтовой служащей, мы были единственными, кто не поехал на водопад «Цирк Гаварни» и на Испанский мост. Эти экскурсии не входили в стоимость путешествия, а отец, ясное дело, не прихватил с собой лишних денег. (Помню, в какой ужас поверг его счет за коньяк, выпитый с двумя коммерсантами на террасе кафе в Биаррице.).
Откровенно говоря, мы мало что узнали во время этой поездки. У нас еще не было привычки путешествовать.
Осматривая достопримечательности, девушки из ювелирного магазина, то и дело заглядывали в путеводитель. И они все время жевали, доставая из пляжных сумок шоколад и печенье. А мы с отцом — кроме бутылки с мятной и сладкой настойкой на спирту — ничего не взяли с собой из дома съестного, полагая, что это не принято. Из обуви у меня были с собой только белые туфли, купленные для церемонии обновления обета. Они очень быстро загрязнились. Мать не дала мне никакого средства для их отбеливания. Нам и в голову не приходило, что его можно купить, словно в чужом городе не было магазинов. Вечером, в Лурде, увидев обувь, выстроившуюся в ряд перед номерами, я выставила и свои туфли. Утром они были такие же грязные, как и накануне, и отец посмеялся надо мной: «Что я тебе говорил! За это нужно платить.» Но для нас это было немыслимо.
Мы купили только памятные медали и почтовые открытки, чтобы послать их матери, родственникам, знакомым. За все время — ни одной газеты, только раз купили «Канар аншене». [21] Местные ежедневные газеты ничего не писали о нашем крае.
У меня не было с собой ни купальника, ни шорт. Поэтому по пляжу в Биаррице, среди голых тел в бикини, мы бродили одетые и в обуви.
И еще я запомнила, как в Биаррице на террасе большого кафе отец принялся рассказывать сальный анекдот о кюре, который я уже слышала от него дома. Все натужно смеялись.
На обратном пути мне запомнились три сценки.
Во время остановки на рыжем глинистом плато с выгоревшей травой, возможно, в Оверне, я присела в ямке, подальше от группы, чтобы облегчить желудок. И вдруг меня поражает мысль, что я оставлю частицу себя в месте, куда, скорее всего, уже никогда не вернусь. Очень скоро, завтра я буду уже далеко, а моя частица еще много дней, до самой зимы, будет лежать здесь, на этом пустынном плато.
Или вот на лестнице замка Блуа. [22] Отец простудился и непрерывно кашляет. Его кашель, гулко отдающийся под сводами замка, заглушает голос гида. Отец намеренно отстает от группы, которая поднялась уже на верхнюю площадку лестницы. Я возвращаюсь и жду его — скрепя сердце.
Вечером, накануне возвращения домой, мы остановились в Type и обедали в ресторане, который был весь в зеркалах и сверкал огнями — ресторане для состоятельной и элегантной публики. Мы с отцом сидели в конце общего стола, вместе с группой. Официанты обходили нас стороной, мы долго дожидались каждого блюда. Рядом с нами, за отдельным столиком, сидели загорелая девочка 14–15-ти лет, в платье с большим вырезом, и немолодой мужчина, наверное, ее отец.