Старый нищеброд
Мы там нужны были, как те рабы,
Где были дети, что не без беды,
Где были те менты, что воровали,
И люд простой не защищали,
Бомжей хватало, только их скрывали,
И ложь, что нас ждала,
Почти что в каждой подворотне.
Ты не сумел бы сделать шаг,
Чтобы не попасть в тот буерак,
Который бы назвали лесом,
И начиналось всё с верхов,
Просто хватало и слепцов,
Глупцов и просто легковерных.
Теперь прошло уж, 30 лет,
А вы всё стонете по правде,
Которой не было и нет,
Из той же подворотни,
Где повылазили бомжы,
Заняв свои места-посты,
Где те верхи вдруг перестали врать
И поснимали лицемерно маски,
Которых не узнали вы,
Всё слепо веря, уж и без нужды,
В того вождя, которым был баран,
А вы его овечье стадо,
Что собралось спустя года,
На паперти и на закланье,
Поговорить о тех годах,
Соврать себе в печали,
О том, как было хорошо тогда,
Когда без устали всё врали,
И вам же в душу всё плевали,
Поставив целью сделать из людей рабов,
А сделали ещё слепцов, глупцов.
И вот спустя всё это время,
Как эволюции оплот,
Всё тот же старый нищеброд,
Про ложь, про правду и про эшафот,
Куда взвели морали на тему веры и добра,
Но отчего моральней вы не стали.
Вы так и продолжали свой поход
В ту сторону, где вас всё ждёт,
Тот вождь-баран, что подтвердит,
Что были вы всё ж правы,
Когда глотали ложь с враньем,
И этим же страдали.
А как иначе, ведь откуда вас,
Народных масс, взялось,
В таком количестве от нас,
Готовых биться за обман,
Не зная истины про нас,
Что редька, этот тот же горький хрен,
Что ложь, что лицемерный тлен,
Который слаще правды не бывает,
И от того порядочности в вас не прибывает.
День дурака
Шутил апрельский первый день,
Ибо весной он звался,
А с крыш домов не капала капель,
Там в зимней стуже нависали глыбы ледяные,
Сосульками свисая вниз, но и не тая,
И под ногами громко хрумкая,
Хрустела ледяная корка.
И то не шутки, то была зима,
Укрывшая побеги белым снегом,
Апрельской снежной вьюгой замела она,
Тропинки, что уже почти блестели,
И запахом весны вокруг краснели.
А тут откуда не возьмись,
С первоапрельской шуткой,
Сосулька с грохотом упала вниз,
И даже не озябли ноги,
Что с силою ударили по ней,
Лишь потому что думали, что это шутка.
Но так ведут себя лишь дураки,
Не верящие, что весной зима бывает.
И потому точь-точь на первое число,
Она шутить не стала.
А просто весь апрель, когда заволокло
Зимою, льдинами и снегом,
Она сказалась дурочкой такой,
И с шуточкой, со смехом удалилась,
Но не закрыв же прочно за собою дверь,
Чтобы могла вернуться,
Возможно даже в мае или может, в январе.
Но вот шутить, как первого числа того апреля,
Она не будет больше никогда,
А только в явный первый день тот дурака.
Тишина на память
Шел я как- то в полночь по дороге,
А вокруг стояла тишина.
Я играл, как в кегли, с тишиною,
Разбивая шаром шум тех мнимых лет,
Что не дали мне возможности когда -то,
Слышать и услышать тишину.
А сейчас в ту полночь на закате жизни,
Я всё шел вперёд и не смотрел,
На прохожих, на стучащих в рельсах маски,
Тех железных и грохочущих машин,
Их тут не было и это было просто,
Я шел мимо тяжких дум своих,
Наслаждаясь только той игрою в кегли,
Когда шар кидал в грохочущую жизнь,
И не слышал даже дребезжанья стекол,
Тех, что разбивались в пух и прах,
Как мои надежды на удачу,
Полностью разбились, навсегда.
Что б сейчас я мог идти навстречу далям.
Зная, что меня ждет тишина,
Та, которую я ждал ещё вначале,
А услышал только вот сейчас.
Потому и шёл я по дороге молча,
Слушая, боясь нарушить тишину,
Чтобы не узнать, что за горизонтом,
Больше не увижу ничего.
Но зато я буду там в печали,
Слушать наступившую навечно тишину,
То чего мне в жизни не хватало.
А теперь я буду тут,
В тех своих надеждах и мечтаньях,
Что разбились в жизни в пух и прах,
Что венчали путь мой весь в страданьях,
Подарив на память тишину.