– Как это неправда? – обиделся Миронов. – Айна – это моя мама. А русский майор... мой отец. Он после войны частенько к нам заезжал. Вот я и родился. У него таких, как я, детей было... четверо парней и одна девушка были на похоронах. И все усыновлённые. Более того. Мы получили богатое наследство. Но... я откажусь от наследства, Миша. И фамилию свою сменю. Как ты думаешь, Зариньш – это красиво будет?
Я сказал, что красиво, мы снова выпили, и я спросил:
– А что с Карлом?
– Я пробовал его разыскать, – ответил Бэн, закусывая. – Мне ответили, что он погиб в войну.
Он помолчал ещё и поставил точку в разговоре:
– Он застрелился, этот кабан. Он был директором авиазавода. А там взорвался один из цехов. Вот этот гад и застрелился.
Представляешь! Он насиловал мою маму! Он всю жизнь её насиловал! Сволочь. Мама мне сама об этом после поминок рассказала.
И тут, Боря, я понял, что на земле в самом деле стало одним Мироновым меньше и появился ещё один Зариньш.
Снова пронёсся истребитель, оставив за собой белесый след.
– Вот, и судите сами, Боря, к чему это я Вам рассказал. То ли о лётчиках, то ли о любви, то ли о том, как ненависть рождается...
Михал Михалыч тяжело поднялся со скамейки и пошёл в сторону своего nursing home.
Культурный отдых
Когда Иванов вышел на общую кухню, там уже топтались соседи. Пенсионеры Фёдор и Лиза были стариками чистенькими и мирными. Любили, чтобы их называли по имени-отчеству и тихо страдали алкоголизмом. И в этом, без сомнения, виновато было то, что магазин располагался как раз через дорогу от дома. А среди страждущих опохмелки мужиков, было немало принципиально непьющих из горлышка. И каждый знал – нужно стукнуть Фёдору Мироновичу в окошко и он вынесет стакан. За такой сервис хозяину посуды положено было налить. Поэтому уже к обеду Федя и Лиза не держались на ногах. Но сегодня – другое дело. Сегодня было воскресенье и магазин был закрыт.
– Выходной сегодня, – декларировал Фёдор Миронович, увидев Иванова, – Потому что сегодня будем культурно отдыхать. Скажи, Лизавета Антоновна.
– Чистая правда, – подтвердила Лиза. – Вот и племянница с мужем приехала. Настя, поздоровайся с Петром Иванычем.
Настя, рыхлая молодая женщина с глазами, подпорченными базедовой болезнью, протянула руку и басом представилась.
– Очень приятно, – сказал Иванов. Поставил чайник на плиту и пошёл к себе.
В коридоре его догнала Лизавета:
– Пётр Иваныч! Дорогой. Ты нам, как сын родной. Займи десятку до пенсии. Сам видишь – племянница с мужем приехали. Как не угостить? А тут как раз в аптеку дешёвый лосьон выбросили. Затаримся, и на пляж пойдём. Отдохнём культурно, как люди.
Иванов молча вынес требуемую купюру.
– Ишь, какой ты неразговорчивый, Пётр Иваныч! – посетовала старуха. – Прямо, как сыч. То-то не идёт за тебя никто. Молчун ты – поэтому никто на тебя и не зарится.
Иванов только усмехнулся и пожал плечами.
Весь день Иванов просидел в читальном зале городской библиотеки. Он листал альбомы с репродукциями художников Возрождения и думал о том истинном возрождении духа, которое сделает человека человеком, и которое, несомненно, придёт через высокое искусство.
– Всё очень просто, – вдруг сообразил Иванов. – Нужно только, чтобы однажды люди раскаялись в содеянном и поняли бы, что они прекрасны и неповторимы. И вот это осознание красоты не позволит впредь погрязнуть в скверне и пороке, не позволит уронить своё человеческое достоинство. Действительно – красота спасёт мир.
К вечеру Иванов устал думать и пошёл домой. Нет! Не пошёл, а полетел, окрылённый тем, что внезапно ему открылось.
– Завтра же, – бормотал Иванов на ходу. – Да. Непременно завтра – рассказать всё это людям. Открыть им глаза. Они поймут. Они оценят.