Я представила, что я как проклятая все пишу и пишу „Варенье“, а Оксана обедает и ночует на мои гонорары, и – нет! Волк должен быть наказан – мы отдадим ей деньги, и заберем картины, и поедем на передвижную выставку в Германию, то есть Илья поедет.
– Машка, тебе правда не очень жалко? – спросил Илья из-под пледа.
– Мне?... – ответила я. – Э-э... нет, не особенно... Мне очень жалко. Очень-очень жалко, так жалко, что
и сказать не могу. Ведь коричневый Крамской всегда был тут, в прихожей... А что скажет папа? Папа говорит, что нельзя любить вещи больше людей. Думаю, на Крамского это распространяется.
– Э-э... нет, не особенно, папа говорит про него „мазня“. Мы сняли Крамского со стены, и Илья повесил на его
место свою картину – инсталляцию с фарфоровой чашкой „Привет из Чикаго“, она не ездила на выставку, потому что кусочек все же отбился. Осталось „привет из Чик“.
– Подарок тебе, – сказал Илья, довольно оглядывая инсталляцию.
Ну вот... Крамской на новом месте, в антикварном салоне на Невском.
Я на старом месте, дома, одна.
Илья ушел договариваться с Оксаной – хотел показать ей квитанцию из салона, – а я весь вечер плакала.
Стыдно. Папа говорит, что нельзя любить вещи больше людей.
Все равно плакала.
Крамской на новом месте, в антикварном салоне на Невском, а я дома, одна. Стыдно, что плачу, что я люблю Крамского больше Ильи?
* * *
– Я первый хотел взломать галерею и унести картины, – напомнил Димочка.
– Ха, – дожевывая торт, невнятно сказала Ада, – ха-ха.
– Ну все-таки как, как вы это сделали? – завистливо спрашивал Димочка.
Вадим усмехался, молчал, с уважением поглядывал на Аду. Ада учила Димочку жизни, при нашем почтительном молчании ела шоколадный торт и была героем дня.
А произошло вот что. Через десять минут после Ади-ного ухода ее служба безопасности – майор в отставке – донесла Аде все про бывшего мужа Оксаны.
Бывший муж Оксаны хоть и бандит, но после скандального развода в ее дела не вмешивается. Поэтому Ада с ним договорилась: бывший муж и бандит с удовольствием сделает гадость своей жене, а заодно поставит ее на место и отучит прикрываться его именем.
Спустя несколько минут после разговора с бывшим мужем Аде позвонила Оксана и сказала: „Я же пошутила, а они что, поверили?... Зачем мне его бездарная мазня? Пусть немедленно забирает...“
– Справедливость востожертвовала, – сказал Илья, – то есть восторжетвовала... в общем, добро победило зло.
– Ага, победило! – насмешливо сказала Ада. – Ты, овечка, больше к волкам не суйся, а то сам знаешь, что откусят...
– Знаю, я знаю. Я не буду, я больше никогда не буду, – заверил Аду Илья. – Зато Оксану Бог накажет, ау меня чистая совесть, правда, Машка? А она будет мучиться.
Дело Дня. Когда все ушли, нечаянно набросала план новой книжки: мумзик Мари продает Рембрандта в антикварный салон, чтобы спасти от красивой бандитки бедного художника. Красивая бандитка хочет заставить бедного художника всю жизнь рисовать ее портреты.
Старая добрая Ада, у которой везде связи, при помощи детектива Вадима спасает и Рембрандта, и бедного художника – добро побеждает зло. Это хорошо.
Примечание: а если бы Адины связи оказались слабее, чем связи красивой бандитки? Или у мумзика Мари вообще не было бы старой доброй Ады? Как тогда добро победило бы зло?... А?
Продали бы Рембрандта как бедные овечки! И зло победило бы добро как миленькое.
А если бы у мумзика Мари не было Рембрандта?... Тогда бедный художник навеки был бы обречен рисовать красивую бандитку и зло опять победило бы добро... Получается, что добро побеждает зло не всегда, а только при случае... Но я же пишу детские детективы, адетям ненужно про это знать. Пусть думают, что всегда.
А может быть, нужно? Знать, что мумзики делятся на волков и бедных овечек? Чтобы бедные овечки не думали в своем бессильном жалобном гневе: „Зато у нас чистая совесть, а злые волки пусть мучатся“. Ничего подобного, ничего волки не мучатся. Волки спят спокойно и совершенно счастливы, по-своему, по-волчьи. Но ведь и овцы счастливы, по-своему, по-овечьи, так что все в порядке.
* * *
Ада взяла с подоконника зеленую записную книжку – откуда она у меня?
– Гляди-ка, – открыв записную книжку на середине, сказала она, – что это? Маша Суворова-Гинзбург, правнучка губернатора Петербурга и неизвестного местечкового еврея...