Это опять был почти прежний хозяин, уверенный, наглый иерусалимский бизнесмен, знающий цену верности и деньгам. Тем не менее, взгляд у него, это было видно сразу, стал потускневший, более осознанный и понимающий в тонкостях и перипетиях жизни. Специальной оптики для глаз было не нужно.
Да, у твоего-то, любимца, перелом ключицы и вывих левого плеча, и там по мелочи: ушибы, ссадины, нос набок, вся история месяцев на семь, в травме Шаарей Цедек валяется, пес, сообщил он с видимым удовольствием, уже спускаясь. Нафтали кивнул ему, что понял, ничего не сказал, а что тут, вообще, можно говорить, и закрыл дверь, вернувшись за стол к отцу.
Нимцович, вот кто был главным теоретиком в шахматах, дерзкий малый, великий невезучий талант, сказал старший Гарц Нафталию, который сел против него со спокойным видом человека, живущего размеренно и по заранее составленному известно кем плану. Иногда Джеф Гарц даже во сне передвигал фигуры, атаковал офицерами, поддержанными пешками, обычно белыми.
Отец поднялся с дивана и сделав два коротких шага, отодвинув по дороге стул, включил телевизор. Было совершенно непонятно, что он хотел там увидеть и узнать. Два раза в неделю он ходил вечерами мимо густых аккуратных кустов лавра в синагогу и учил Книгу. Синагога была ниже на той же стороне улицы, что и их дом. Старики, с которыми он занимался, были славными, относились к делу очень серьезно, ничего важнее этих вечерних сходок в их жизни не было. Джефа Гарца принимали всерьез, он их иногда удивлял проникновением в суть и пониманием. На стене его кабинета висела хорошая копия картины Писсарро с городом Парижем под дождем.
Все-таки старший Гарц был очень занятой человек, ему всегда было чем заняться и что сделать. Но вот это отцовское безумие, иначе не назвать, с телевизором было для Нафталия откровением и загадкой, этот вопрос тревожил Нафталия много лет. «На кого он похож, мой отец, иногда думал Нафтали, глядя на смазанный возрастом профиль отца сбоку. Наверное, на одного из отцов-основателей, на кого же еще он может быть похож, мой отец, собирательный образ. Из тех же мест, из черты оседлости. Кожа у него потрясающая, светлая и чистая, юноша позавидует». У Нафталия у самого тоже была замечательная кожа, генетика очень важна.
Сбоку на столе стоял деревянный подносик с хлебом и куском сливочного масла в склянке с молочным ножом в нем, так отец привык издавна и этой привычке не изменял. «Избаловался я», как иногда он говорил, намазывая масло на хлеб и откусывая от него как от лучшего пятничного пирожного в булочной Гервица неподалеку от чудовищного здания телевидения. «Машину завтра пойду покупать, заработал, ха-ха, отец, пойдешь со мной?» спросил Нафтали. «Решил уже, какую купишь?». «Склоняюсь к «альфа-ромео спорт», 2800 кубиков, а? Что скажешь, папа?».
Провалы в операциях части, в которой служил Нафтали, случались. Но о них, как и об успехах, известно было очень редко. Кому нужны поражения? Кто хочет о них знать, скажите? Все оставалось среди своих, иначе говоря, только сами ребята знали и командиры. За последние месяцы они пару раз не смогли завершить задуманное и запланированное, так получилось. Были погибшие, среди них дети. Об этом писали газеты и сообщало ТВ.
Отец, внимательно глядя на Нафталия, произносил не совсем к месту, по мнению, сына, «если бы молодость знала». При чем здесь молодость, «тут жизнь под откос», думал Нафтали.
Сидели довольно долго. Нафтали только шастал в кухню и доливал воды в чайник. «Надо потом уксуса налить, налет снять», сказал отец. «Обязательно, папа, вода здесь непростая», пожаловался Нафтали. «Не простая, а золотая, так говорили у нас там», отец не объяснял, где это там, и так было понятно.
Часы на стене показали 10:47, в дверь опять позвонили, опять Нафтали сходил к дверям, с удовольствием скользя по полу. Тапки были на войлочной подошве, он шил их сам, любил подшивать, шить, починять и так далее, сказывались профессии предков, так говорила о нем сестра.
При входе в дом Гарцев был такой половик из топкой материи с жестким ворсом, о который полагалось вытирать ноги при входе. Это все мама придумала, большая хозяйка, все в доме у нее блистало и сверкало, никого она не подпускала к уборке, даже дочь. Нафтали несколько раз пытался помочь ей по армейской привычке, но она отвергала его попытки с веселым гневом.
Перед ним стоял Толик, тот самый рефлексирующий интеллигент, вещи которого Нафтали перевозил третьего дня. Левая рука в кармане брюк. С ним был желтого цвета портфель из бычьей кожи на ремнях, он был в глаженом пиджаке, в чистой белоснежной рубахе с перекрахмаленным воротником, брюках выше щиколотки и в новеньких ботинках фирмы «Амегапер» на микропорке, в которых быстрым шагом передвигались на учебу и с учебы люди на площади Субботы и прилегающих к ней улицах и переулках.