Снова тишина… Только перья кружатся в воздухе… Я неподвижно сидел с серебряной маской на коленях, готовый предложить ее в дар богу, если он нагнется и возьмет ее. Прошло уже много времени, прежде чем я понял, что двери у меня за спиной открылись, и в них, перешептываясь и показывая на меня, толпятся люди, сдерживаемые безбородыми мужчинами в белых мантиях с красными пятнами. Скоре всего, это были священники.
Я оставил серебряную маску на полу для того, чтобы бог поразмыслил над ее судьбой, поднялся и направился к дверям. Стоявшие сзади подпрыгивали, чтобы получше рассмотреть меня. Но оказавшиеся впереди в испуге подались назад. Толпа разделилась, и я вышел на ступени храма. Поднялся ропот, как от наступающей волны прилива, – вся площадь была заполнена людьми, совсем недавно спешившими по своим делам, но теперь собравшимися группами и что-то оживленно обсуждающими: речь, несомненно, шла о только что случившемся чуде. Все новые и новые зрители подтягивались к храму, и многие из них смотрели на меня в ожидании. Кто-то в первых рядах упал на колени.
Жрец с женским голосом встал рядом со мной и спросил:
– О, чудотворец, какое вас посетило видение?
Я не мог сказать ему правды, признаться, что я не святой, не чистый душой белый маг и что у меня вообще не бывает видений, а черный маг, преступник-чародей, из тех, от кого следует держаться подальше, из тех, кого лишь используют сильные мира сего, из тех, кого даже невозможно полностью уничтожить, и что боги не слышат молитв чародеев.
– Скажи им, что все будет хорошо, – ответил я.
– Мудрец, но на тебе была серебряная маска Безликого Царя, Взвешивающего Души, назначенного судьей самим Сюрат-Кемадом. Ты должен был узнать нечто большее.
– Да… но… я не могу сейчас открыть этого.
Я сошел по ступеням в толпу, изо всех сил стараясь, чтобы мое лицо осталось столь же холодным, как и отцовская маска. Над площадью пронесся вздох, и огромная толпа расступилась передо мной. На другом конце площади меня ждала Тика. Как только она выбралась из гущи народа и побежала ко мне, раздались крики, но никто не попытался остановить ее. Подбежав ко мне, она вцепилась в мою руку.
– Что случилось? – спросила она, когда мы тронулись в путь, а толпа двинулась за нами на некотором отдалении, с трудом втискиваясь в узкие улочки.
– Мне приснился сон. Отец снова приходил ко мне. Он часто делает это. Я не понимаю, чего он хочет.
– Ах!
– Твоя мать, должно быть, удивилась, обнаружив, что я ушел.
– Когда мы увидели, что твоя комната пуста, окно открыто, а в воздухе стоит запах…
– Вы решили, что я мертв.
Потупив взгляд, она кивнула. Наконец она решилась сказать:
– Хуже того… Мы подумали, чтоты был мертв все это время , как отец.
Остановившись, я притянул ее к себе.
– Чей? Твой или мой?
В тот же день мы уплыли из Тадистафона на судне, добравшись до берега в двух паланкинах. В первом восседала госпожа Хапсенекьют, облаченная в роскошное платье со множеством драгоценностей и блестящей золотой короной на голове. Она сидела абсолютно неподвижно, лишь слегка покачиваясь в такт движению паланкина, словно идол какого-то божества.
Но все взоры были устремлены на меня. Люди оборачивались мне вслед. Мне кажется, они ждали чуда или знамения, но ничего так и не произошло. Мы с Тикой ехали во втором паланкине с задернутыми занавесками. Множество священников в бело-красных одеяниях шли у нас по бокам, сдерживая толпу.
Хорошенько рассмотрев все это, я шепнул Тике:
– Мы бы не смогли принятьстолько людей прошлой ночью.
Она сидела глубоко в тени, одетая в старое платье.
– Мама прекрасно умеет все организовывать.
Неожиданно в наш паланкин просунулась рука. Занавески раздвинулись – там оказалась старуха, еле поспевавшая за нами. Я пожал ей руку. Наши взгляды встретились.