– Где он ?
Я потянулся за мечом и крепко сжал его. Я был разъярен, но вместе с тем прекрасно понимал, насколько глупо и беспомощно я выгляжу. Теперь это был не отцовский, амой меч, данный мне Сивиллой с конкретной целью…
– Не знаю. Наверное, где-то неподалеку.
Она взяла меня за руку. Ее прикосновение было холодным, как лед.
– Пойдем.
Не знаю, сколько времени мы шли по саду из пепла. Не было никакой возможности определить время, расстояние и направление. Но Хамакина, казалось, прекрасно знала, куда мы идем.
Неожиданно сад закончился, и мне показалось, что я вновь очутился в густой обволакивающей мгле жилища Сивиллы. Я замешкался, оглядываясь вокруг в поисках ее светящегося лица, но сестра без тени сомнения повела меня по веревочному мосту, висящему над пучиной; громадные левиафаны с лицами идиотов, взбивая бледную пену, подплывали к нам из моря грязных звезд, и каждое чудовище раскрывало рот, демонстрируя гнилые зубы с зажатым между ними зеркальным шариком. С опаской поглядывая на потрескивающие извивающиеся веревки, я видел под ними множество своих отражений в этих кривых зеркалах.
Каким– то образом Хамакина оказалась уже не рядом со мной, а далеко внизу, внутри каждой из зеркальных сфер, а потом я увидел ее далеко впереди -она убегала от меня по бесконечно однообразной песчаной равнине под окрашенным в цвет песка небом. Вдруг все монстры стали по очереди погружаться на дно, и она исчезала вместе с ними, но вот выныривало очередное чудовище, скаля в усмешке рот, и я снова видел ее.
В небе над Хамакиной зажглись черные звезды, и она бежала под ними по песку – серое пятнышко под мертвым небом, удалявшееся к черным пятнам, которые были звездами.
И снова каждый левиафан по очереди нырял и поднимался, демонстрируя мне ее отражение, а из пучины до меня донеслась песня – она пела на бегу. Это был ее голос, но он казался повзрослевшим, и в этом полном боли голосе звучала страсть:
Когда я уйду во Тьму,
А ты останешься в Свете,
Приди на могилу мою,
Ляг на нее на рассвете.
Ты мне подаришь плод,
Выросший в летних садах,
Я же могилы дар
Дам тебе – пепел и прах.
Вдруг, даже не почувствовав перемещения, я тоже очутился на бесконечной песчаной равнине под черными звездами и пошел на звук ее голоса, звучавшего над низкими дюнами – к линии горизонта, к черному пятну, которое там пряталось.
Вначале я принял его за одну из упавших с неба звезд, но по мере нашего приближения контуры предмета проступали все отчетливей и отчетливей, и я в ужасе замедлил шаг, едва различив резкие очертания крыши, похожие на глаза окна и знакомый причал, лежащий теперь на песке.
Дом моего отца – нет, мойсобственный дом – стоял там на своих сваях-опорах, как окоченевший гигантский паук. Здесь не было Реки, не было Страны Тростников, словно весь мир чисто вымели, оставив лишь эту кучу старых деревяшек.
Когда я подошел к причалу, Хамакина уже ждала меня у подножия лестницы. Она смотрела вверх.
– Он там.
– Почему он сделал это с тобой и с мамой? – спросил я. Одной рукой я вцепился в меч, а второй – в лестницу. Я дрожал с головы до ног больше от жалости, чем от страха и гнева.
Ее ответ озадачил меня гораздо больше, чем все сказанное Аукином. Снова ее голос стал взрослым, почти грубым.
– Почему он сделал это стобой , Секенр?
Я покачал головой и начал подъем. Когда я взбирался по лестнице, она трепетала, словно была живой и чувствовала мои прикосновения.
Голос отца загремел из дома, как гром:
– Секенр, я снова тебя спрашиваю, ты все еще любишь меня ?
Я ничего не ответил, продолжив взбираться по лестнице. Люк над ней оказался запертым изнутри.
– Я хочу, чтобы ты любил меня, как прежде, – сказал он. – Я всегда желал тебе лишь хорошего.