А не спал ли я, когда стоял в полутьме, а мертвец, когда-то бывший богом, лежал у моих ног кучкой обуглившейся бумаги?
Я дотронулся до нее мечом, и он погрузился в бесформенную массу.
А не спал ли я, когда изо всех моих многочисленных ран внезапно хлынул чистый свет, а отверстие в боку заревело, как жерло топки?
Преображенный, я стоял в свете, как статуя из ослепительно блестящего металла. И слушал, пораженный, даже испуганный, шепот богов, выскочивших из своих жилищ на небесах и отказывающихся поверить собственным глазам. Насколько удивительно, насколько ужасно было для них видеть, что один из созданныхбогами , вернулся во время, предшествующее самому акту Творения – когда нога человеческого создания еще не ступала на землю – и теперь самстал полноправным членом божественной компании, одним из создателей. Невероятный, неразрешимый парадокс.
Я услышал, как Сюрат-Кемад, ворочаясь, пробуждается от своего бесконечного сна в речном иле. Я слышал усиливающийся рокот громоподобного биения его сердца.
Боли больше не было. Собственное тело казалось мне частицей пепла, поднимающейся в дыме костра, совершенно беспомощной, которую горячий ветер несет помимо ее воли. Я видел неизбежность всего, что было, всего, что происходит сейчас, и всего, что будет, все это проплывало перед моим взором, словно обратное течение Великой Реки.
Я подошел к дверям отцовского дома и, стоя на пороге, смотрел на реку подо мной и звезды надо мной. Новые звезды, пробуждаясь к жизни, медленно поднимались из темной воды, от дыхания Небес по поверхности Реки пошли волны, а новые боги и духи еще не рожденных начали видеть свои первые сны.
Я стал свидетелем восхода солнца в первый день существования мира. Боги сошли на совершенно пустую землю, попирая ногами твердь и рассыпая семена жизни, как фермер сеет зерна.
Но сама Земля еще не ожила, и семена падали на бесплодную почву. Звери и птицы чахли, превращаясь в сухую шелуху, в пыль.
Я чувствовал, как семена песчаным дождем падают мне на голую кожу, и земля была подобна моей коже – отвердевшая, высохшая и потрескавшаяся.
Вечером первого дня боги увидели свои тени, поднявшиеся, чтобы противостоять им. Это была ожившая тьма, титаны, которых будут почитать многие поколения чародеев, вопреки воле испуганных богов.
Я тоже боялся их, так как мысли богов были моими собственными мыслями.
Я встал на краю обрыва, там, где когда-то было крыльцо, высоко над рекой, далеко от неба и от лиц богов, с отцовским мечом в руках, и закричал:
– Я пришел, боги, я один из вас! Я Секенр, бог-чародей! Не бойтесь, я тот, кто станет самым великим из вас, защищу вас! Я бог, не отбрасывающий тени. Нет титана в виде Секенра, а значит, я не боюсь титанов.
Какая дерзость. Неужели я действительно хотел это сказать? А что бы на моем месте сделал Ваштэм? Я позвал его в своем разуме, собираясь спросить об этом, но он, конечно же, молчал. Его там больше не было.
Я простоял так всю ночь, и из моей израненной плоти во тьму лился свет, разгоняя тени и озаряя мир, подобно второму восходу.
Днем я тоже стоял там, и дым поднимался из меня длинным черным столбом.
Бог внутри меня заговорил, движимый своей безумной гордыней. Мальчик Секенр и все остальные чародеи беззвучно кричали в тишине. Говорил бог. Новорожденный бог провозглашал принципы того, что Секенр когда-то назвал искушением магией. Этот бог собирался ниспровергнуть небеса. Он собирался переделать мир. Он собирался пожрать всех богов и сделать их частью себя самого.
Тогда и только тогда он сможет освободиться от страха.
Боги на небесах услышали меня.