Я помню… многое… песни, игры, прогулки по улицам с другими девчонками во время праздников, когда мужчины сгоняли стада коз в город на бойню, женщины постарше пекли хлеб, а мальчишки развешивали яркие знамена. Но девочки были свободны… какое-то время. Таков был обычай. Интересно, Секенр, а чародей может хоть какое-то время быть свободным?
– Не знаю.
– Возможно, мы вместе сумеем это выяснить.
Она еще долго рассказывала, вспоминая свою жизнь в городе Кадисфоне высоко в горах, на юге, где среди бурлящих в ущельях ключей рождается Великая Река, где каменные дома громоздятся на утесах, где жрецы в зловещих масках приносят жертвы, в том числе и человеческие, богам и их воплощениям, спускающимся на землю ночью.
Она называла богов так, как принято в ее стране, и рассказывала о Регун–Темаде , чернокрылом вестнике Смерти.
В селениях на горных перевалах тоже немало чародеев. Еще до того, как стать Пожирательницей Птиц, она убила колдуна, чтобы отомстить за смерть любовника.
Она предложила себя черному магу, но, когда легла с ним в постель, выплюнула ему в рот яд во время поцелуя. Она выжила, приняв противоядие, а чародей в это время катался по полу, судорожно хватая ртом воздух. Она стояла над ним, едва сдерживая тошноту, но торжествовала всего лишь миг, пока не почувствовала, как душа умершего вселяется в нее – убитый и убийца слились воедино. Это, конечно же, было лишь началом.
– Мне тяжело, Секенр, – сказала она, – так же, как и тебе.
Я отметил, что она не назвала никакой конкретной области магии и не упомянула никаких имен. Я продолжал вырисовывать крохотных птичек золотыми чернилами.
– Что ты собираешься делать в будущем? – спросила она у меня через какое-то время.
– Когда?
– Когда покинешь Школу Теней.
– Осторожно! Берегись, идиот! – зашипел отец внутри меня. Но предупреждать меня было уже не надо. Случайно или нет, но Пожирательница поняла, в чем заключается моя слабость: не в том, что я не был крепок здоровьем и часто болел, не в том, что я был мал рос том, хил и тщедушен, а в том, что я изголодался по человеческому обществу, что мне ужасно хотелось поверить ей, облегчить душу, рассказать ей все.
– Когда я покину ее, – медленно выговорил я, – я больше всего хочузакончить одно дело…
Пожирательница решительно подалась вперед. Больше я ничего не сказал.
– Какое дело, Секенр? – нарочито спокойно и ласково спросила она, как делала моя мать, когда я был совсем маленьким и нуждался в утешении.
Я посмотрел ей в глаза. В них я увидел хищный огонь, но страха не почувствовал – лишь сожаление, что она никогда не будет моим другом, что я по-прежнему одинок.
– Мне кажется, я это узнаю, когда придет время.
Слабая вспышка гнева мелькнула в ее глазах, но она тут же отвернулась к окну и встала неподвижно, глядя в даль, а ее бледное лицо сияло, как мраморное, в ярком солнечном свете.
Я вернулся к своему занятию, заполнив всю страницу именем «Пожирательница Птиц» буквами, связанными между собой росчерками и тенями, состоящими из крошечных птичек. Временами казалось, что они ожили, яркой пестрой лентой кружат над страницей, и я вот-вот услышу их пение.
– Что ты делаешь? – встревожено спросил отец.
– Разве ты не догадываешься? Разве ты не можешь читать все мои мысли, отец?
– Я тебя спрашиваю…
– Тебе придется довериться мне. Ты сделал меня чародеем. Так позволь же быть им.
– Никогда не доверяй чародею, Секенр.
– Тогда не доверяй мне. Оставь меня в покое.
Когда я прервал работу, чтобы немного отдохнуть, Пожирательница Птиц повела меня играть вмадрокаю , настольную игру, в которой фишки со звериными головами передвигались вверх-вниз по наклонной плоскости, то попадая в домики и пещеры, то выбираясь из них. В нее играли у нее на родине, а не в Стране Тростников, поэтому она каждый раз выигрывала, но это была лишьигра , и она не получила надо мной власти.