«Стоит на Иртыше четыре века»
Стоит на Иртыше четыре века
мой тихий неказистый городок.
Горит фонарь, работает аптека
и винный магазин наискосок.
Приличных ресторанов нет и клубов,
но пиццу уже возят по домам.
Известный рай для чёрных лесорубов,
их руки так привыкли к топорам.
Я сам живу в упоротой столице,
кручусь-верчусь среди семи холмов.
Но отпуск провожу я свой не в Ницце,
а в Таре у любимых стариков.
Они пока и живы, и здоровы,
ведут хозяйство, держат двух гусей,
готовят сено для своей коровы
и обсуждают действия властей.
Они категоричны в силлогизмах,
не будут выбирать корректных фраз,
и в череде различных катаклизмов
известен им наш главный дикобраз.
Уходят деньги от продажи леса
и углеводородов за кордон.
Не обошлось в правительстве без беса,
какой-то окопался там пардон.
Как крепко присосались мироеды,
досадует встревоженная мать.
Воруют и министры, и полпреды,
не успеваем их запоминать.
А кто завёз к нам новый модный вирус?
ворчит отец, копая огород.
Достанется кому-то самый цимус,
когда к зиме здесь вымрет весь народ.
Стоит на Иртыше четыре века
мой тихий неказистый городок.
Горит фонарь, работает аптека
и винный магазин наискосок
Апельсины
Мужчина шагал после смены домой,
хоть завтра и был у него выходной,
он шёл не спеша. Куда торопиться?
Ждала его дома отнюдь не тигрица,
в тончайшем роскошном ночном пеньюаре,
с десятками поз в своём репертуаре,
ждала его там ледяная постель,
и так было много десятков недель.
А город ночной погружён был во мрак,
на улицах свадьбы бродячих собак
пугали прохожих задиристым лаем,
но шёл он пешком, а не ехал трамваем.
Он в мысли свои глубоко погрузился,
а в воздухе снег новогодний кружился,
и полная в небе светила луна,
лишая людей полноценного сна.
Он дальше не помнил, как ветер подул,
как к многоэтажному дому свернул,
как бархатный голос услышал с балкона,
красивая женщина, как Дездемона,
сказала: «Мужчина! Смотрите, картина!
На ней вы увидите три апельсина.
Её вам хочу я сейчас подарить,
могу ли вас этим я как-то смутить?»
Мужчина опешил, но понял вопрос.
«До живописи я-то пока не дорос»
серьёзно ответил. «И что здесь такого?
сказала вдруг дама из мрака ночного.
Пускай она ваше жилище украсит,
меня от неё уже дико колбасит.
Её рисовала сама я, бери,
пока не погасли вокруг фонари».
Мужчина вернулся с картиной домой,
напился из крана сырою водой,
рассматривать начал потом «Апельсины»
и вспомнил, что завтра его именины.
И вспомнил, что в детстве он был музыкантом
и обладал прирождённым талантом,
но время безжалостно было к нему
«Но почему, плакал он, почему?»
Костры надежд
Мы все отчаянно желали
наполнить смыслом наши дни.
Костры надежд во тьме пылали,
и были жаркими они!
Высоким было это пламя,
порою жгло края небес.
То ангел нёс над нами знамя,
то вездесущий мелкий бес.
В атаку шли, подняв забрало,
мы штурмовали города.
Мозгов, конечно, не хватало,
но сила-то была всегда.
Костры стремительно сгорели,
в шампуры превратив штыки,
у пепелища мы присели
на углях жарить шашлыки.
Империя
Здесь скачет гунн по выжженной земле.
Здесь наши трупы на осинах.
Здесь мыши греются в золе:
моя империя в руинах.
Остатки войск и полководцы
сидят в болотах и трясинах.
Кругом отравлены колодцы:
моя империя в руинах.
Густою кровью крепкий кнут
расставит подписи на спинах.
Вам летописцы не соврут:
моя империя в руинах.
Я сам в подполье. Голова
уже в паучьих паутинах.
К чему здесь лишние слова:
моя империя в руинах.
Кулацким элементам
Приехали под утро на чёрных воронках,
сжимая автоматы в ухоженных руках.
Конкретный был получен чекистами приказ:
кулацким элементам не место среди нас.
Дом лихо оцепили и мышь не проскользнёт,
и вот вагон столыпинский в Сибирь уже идёт.
Легко тогда входила в любую жизнь тюрьма,
ждала их вонь барачная на станции Зима.
Затянута была страна болотной тиной,
трещали черепа под сталинской дубиной,
в краю лесоповалов, морозов и тайги
бесследно исчезали народные враги.
Кромешный лай овчарок, усиленный конвой,
тебя колючим взглядом царапнул часовой,
но в чём твоя вина, ты не найдёшь ответ,
понятно лишь одно: назад дороги нет.
Разбросаны могилы теперь по всей стране,
погибли в лагерях, кто выжил на войне.
Вот так же был разрушен свирепо и легко
в году сорок девятом дом деда моего.