– Будьте вы прокляты, Шасо дан-Хеза, будь проклято ваше упрямство! Вам приятно все это? Вы сидите в темноте и радуетесь, что мы показали, как мало вас ценим? Торжествуете при мысли о том, какой неблагодарностью мы отплатили за вашу верную службу? – Она еще ближе склонилась к решетке и продолжала свистящим шепотом: – Мне трудно поверить, что вы могли убить моего брата. Зато я легко представляю, как вы дали бы убить себя, а то и сами бы сделали это, назло нам.
И снова Шасо промолчал, свесив на грудь огромную голову. Он так долго не отвечал, что Бриони начала беспокоиться: а вдруг измученный заточением узник заснул стоя или даже умер, как рыцарь Силас из Перикала? Силас остался на ногах с дюжиной стрел в теле – так, во всяком случае, говорится в поэме.
– Я ничего не могу сказать про ту ночь, кроме того, что я не убивал Кендрика, – наконец отозвался Шасо. Голос старого оружейника прерывался, словно от сдерживаемых слез, но Бриони знала, что Шасо не мог заплакать. – Я должен умереть. Если вы на самом деле желаете мне добра, принцесса Бриони, не приходите больше ко мне. Это слишком больно.
– Шасо, что?..
– Прошу вас. Поскольку вы одна в этой стране верите, что я не мог нарушить клятву, я скажу вам три вещи. Не доверяйте Авину Броуну. Он любит во всем участвовать, но его волнуют лишь собственные интересы. Не доверяйте придворному врачу Чавену. Он знает много секретов, и не все из них безвредны.
– Чавен? Почему вы говорите так о нем? Что он сделал?..
– Прошу вас. – Шасо поднял голову. Глаза его пылали. – Просто слушайте. Я ничего не могу доказать, но… но я не хочу, чтобы вам причинили зло, Бриони. Ни вам, ни вашему брату, хотя он не раз испытывал мое терпение. Кроме того, я не хочу, чтобы у вашего отца отобрали королевство.
Теперь девушка удивилась по-настоящему.
– Вы сказали… три вещи, – напомнила она.
– Не доверяйте вашему кузену Гейлону Толли. – Он вдруг издал стон. Неожиданный, странный, пугающий стон. – Нет. Больше ничего не могу сказать.
– Гейлон…
Бриони задумалась. Сначала она хотела сообщить Шасо, что Гейлон пропал, а семья Толли, как утверждает Броун, приютила агентов автарка, но растерялась. Шасо сказал, что ни Броуну, ни Гейлону нельзя доверять. Кто же тогда предатель – Герцог Саммерфильдский? Лорд комендант? Или оба?
Ее словно окатили холодной водой.
«Сказать ему? Разве я сошла с ума? А что, если именно он убил моего брата? Вдруг он состоит на службе у кого-то более опасного, чем автарк из Ксиса? Достаточно того, что я пришла сюда одна, без Баррика. Разве могу я относиться к нему как к доверенному лицу семьи?»
– Бриони? – Голос Шасо звучал тихо, но в нем слышались тревога и участие.
– Мне нужно идти.
Девушка повернулась и пошла прочь, небрежно кивнув стражнику, словно ничего необычного не произошло. Но возле ступенек, ведущих из темницы, она перешла на бег – ей хотелось побыстрее вырваться из этого мрачного места.
Мэтти Тинрайт проснулся в своей крошечной комнатенке под крышей трактира «Квиллер Минт». Он чувствовал себя так, словно в голове булькала трюмная вода. Мэтти прожил над трактиром уже два года, и каждый сантиметр тесного помещения был ему до боли знаком, однако сейчас он умудрился удариться головой о балку. Удар был не сильным – слава Зосиму, богу пьяниц и поэтов (удачное сочетание, ведь очень часто пьяница и поэт уживаются в одном человеке), – но от боли Тинрайт со стоном свалился обратно на кровать.
– Бриджит! – заорал он. – Иди сюда, чертово отродье! Я разбил себе голову!
Но она, конечно, не появилась. Единственным его утешением была мысль, что она в любом случае придет в кабачок – ведь она работает здесь. Тогда Мэтти и отругает ее за то, что она его бросила. Возможно, все закончится скандалом, или Бриджит проявит к нему сочувствие. И то и другое его устроит. Поэтам нужны чувства, сильные ощущения.
Стало ясно, что никто ему не ответил.