Сгорело самое главное: корни и ветви, – и понадобится много времени, чтобы они отросли вновь. Но и это еще не все. Лихорадка оставила после себя какие-то таинственные зародыши – семена новых идей. Баррик чувствовал, как они зреют внутри и ждут часа, чтобы выйти наружу.
«Кем я стану? – задумался Баррик, глядя на свою скрюченную левую руку. – Я и без того урод, объект насмешек, меня преследуют кошмарные сны… тень отца. Неужели меня ожидает еще и предательство?»
Эти новые мысли не покидали Баррика. Его и раньше изводила подозрительность, во сне и наяву. Он много молился, но боги не желали облегчать его страдания.
«Возможно, мне стоило прислушаться к словам Гейлона?»
Баррик не очень-то доверял кузену. Гейлон был честолюбив, о чем все знали, хотя нельзя было назвать его худшим в семье. На фоне братьев – коварного Карадона и безответственного Хендона – герцог Саммерфильдский казался скромным, как благонравная девица. Впрочем, Баррик не верил ни одному аристократу Южного Предела: ни Броуну, ни Тайну Олдричу из Блушо, ни даже старому смотрителю замка Найнору. Ему было совершенно безразлично, преданно ли они служили его отцу. Он доверял лишь сестре. Теперь же слова Гейлона попытались разрушить и эту связь.
Баррик поднялся. Его так переполняли злоба и страдание, что собака поджала хвост и убежала от него подальше. Двое пажей ожидали распоряжений, глядя на своего господина снизу вверх: так мелкие зверьки смотрят на крупного зверя, пытаясь угадать, не голоден ли он. С той минуты, как принц утром поднялся с постели, он уже не раз накричал на пажей.
– Мне пора одеваться, – произнес он, стараясь говорить спокойно.
Совет собирается через час. Может быть, правильнее спросить Бриони напрямую, о чем она разговаривала с черным послом? Баррик вспомнил худое темное лицо, улыбку превосходства – и по его спине пробежал холодок. Посол напоминал тех жестоких призрачных существ, что преследовали принца в лихорадочных снах. Правда, теперь и реальная жизнь стала кошмаром. Баррику все время приходилось убеждать себя, что он не спит, что стены твердые и никто не наблюдает за ним из каждого угла.
«Я чуть не проговорился Бриони про отца», – вдруг подумал он.
Этого делать не следует. Если он скажет Бриони, сестра уже не сможет относиться к отцу так, как раньше.
– Я жду, черт побери! – прикрикнул он.
Пажи достали из сундука отделанную мехом мантию и поспешили к нему, неуклюже согнувшись под ее тяжестью. Казалось, они несут тело мертвого врага.
Что нужно Бриони от посла? А еще важнее, почему она ничего не сказала Баррику, своему брату? Он не мог отделаться от подозрения, будто принцесса решила стать единовластным регентом, оставив его одного бороться с болезнью.
Нет!
Он попытался отбросить мрачные мысли, но они приходили снова и снова, как голодные нищие, которых гонят прочь, а они возвращаются.
«Нет, только не Бриони! Если кому-то в мире можно верить, то именно ей», – решил наконец Баррик.
У принца дрожали колени, когда пажи, поднявшись на цыпочки, надевали мантию ему на плечи. Ему незачем было смотреть на слуг: он прекрасно знал, что они переглядываются и считают его больным.
«Может, моя лихорадка еще не прошла? – подумал Баррик. – Или это начало того, о чем говорил отец? Неужели это оно?»
На миг он вернулся в мрачные лабиринты своей болезни, погрузившись взглядом в раскаленную докрасна темноту. И не увидел пути к спасению.
На продолговатом лице сестры Утты читались интерес и озабоченность. Она старательно подбирала слова.
– Я считаю, что это очень смелая мысль, ваше высочество.
– Но не очень удачная – так вы думаете? – нетерпеливо перебила ее Бриони.
Она очень много передумала за эти дни.