Во всяком случае, до тех пор, пока не появится нечто, что напугает Мати больше, чем его самого… А тогда, если нечто подобное случится – все, что ему будет нужно, это прислушаться к дочери. Она сама найдет путь.
Все просто.
И раз так…
Атен двинулся к пологу. Вместе с покоем пришла усталость.
– Я, пожалуй, пойду, – пряча зевок в ладонь, проговорил он.
– Спокойной ночи, – Шамаш вновь повернулся к огню, от которого он оторвал взгляд лишь когда полог, упавший за спиной торговца, покинул последний трепет движения.
Он мог скрывать правду от других, но к чему было таить ее и от себя? Шамаш не просто боялся, он знал, что пророчество не способно уберечь от ошибок, скорее, наоборот, наплодит множество новым. Так было всегда, так будет и на этот раз. Но в то же время он не мог и промолчать, когда, в сущности, сам подтолкнул торговца к этому разговору, зная, что очень скоро ему потребуется помощь хозяин каравана.
Этот разговор… Шамаш закрыл глаза, с силой сжав губы в тонкие бледные нити.
Даже та его часть, что была легчайшей, далась ему с трудом. А ведь это было только начало…
Он не видел движения за пологом повозки. Оно было столь робким и затаенным, что его было невозможно ощутить. Но это было не важно, когда он точно знал, что не один.
– Иди сюда, малыш, – позвал он девушку. Та подчинилась, забралась в повозку, не скрывая своего смущения, когда ей-то казалось, что она ступала беззвучно, дышала в себя, даже думала без слов, в общем, делала все так, как учила ее волчица и никто не должен был ее заметить.
Она села возле самого полога, обхватив руками колени, притянув из к груди, сжимаясь в маленький комочек.
– Я… Я не хотела подслушивать, – Мати покраснела, зная, что говорит неправду, но ничего не могла с собой поделать, – просто оказалась рядом. Это… вышло случайно.
– Может быть, так и лучше.
– Если ты не сердишься на меня…
– Я не могу на тебя сердится. Ты же знаешь.
– Тогда – хорошо. Я боялась…
– Малыш, – он осуждающе взглянул на нее. – Чувство вины – это нечто среднее между болезнью и защитной реакцией. Ничего нет, но мы убеждаем себя, что есть.
– Ты тоже?
– Да.
– Но почему? Ведь это глупо!
– Разве все наши поступки продиктованы разумом?
– Нет… Я имела в виду… – она даже растерялась. – Ну… ты не такой, как я, как мы все… И поэтому… Ну… – ей было трудно объяснить, и, все же, она пыталась: – Ты не должен чувствовать себя виноватым, потому что ты – бог, а небожитель никогда ни в чем не виноват. Даже Нергал. Потому что… Ну, потому что вина – она лишь для человека.
– Что ж, – он не сводил с нее взгляда черных глаз, в глубине которых сверкнули огоньки доброй, теплой улыбки, – выходит, я больше человек, чем бог.
– Да? – пусть улыбка коснулась губ девушки лишь на мгновение, но ведь не все сразу, правда? Хорошо было уже и то, что Мати позволила себе немного расслабиться, и хотя ее тело продолжало быть зажатым, скованным, словно покрывшись льдом, в глазах зажегся огонь, который, как казалось еще совсем недавно, ушел из них навсегда. Она заговорила о другом:-Отец так обо мне беспокоится…
– Он очень любит тебя. И готов на все, лишь бы ты была счастлива.
– Я знаю… – она вздохнула, уткнулась подбородком в колени, а затем чуть слышно прошептала: – Но я так несчастна, а он ничего не может с этим сделать! Ведь не в его власти заставить Шуши вернуться! – и, все же, что бы там ни было, виновата она или нет, Мати не могла не думать, не горевать о своей подружке.
Шамаш взглянул на девушку с сочувствием, однако же, качнув головой, проговорил:
– Прости, но если ты здесь затем, чтобы попросить об этом меня, ты пришла напрасно. Я не стану этого делать.
– Но почему! – всплеснув руками, вскрикнула та. Ее глаза наполнились обидой и непониманием.