Я киваю.
Что-то помню
Мне, наверное, года четыре или пять Многоквартирный дом в Бронксе, там пахнет кислым Я кидаю с пятого этажа хлебные крошки и шарики из фольги курам, которые роются во дворе Дедушка весь в черном, в высокой черной ермолке, клокастая седая борода в пятнах соуса, руки и лоб обмотаны черными шнурами он бормочет молитвы. Мы не можем общаться он говорит только на идише. Но очень больно щиплет меня за щеку. Все остальные бабушка, мама, тетя Лена работают Бегают весь день вверх-вниз по лестнице, в магазин, упаковывают, распаковывают, готовят, ощипывают кур, чистят рыбу, вытирают пыль. А дедушка и пальцем не шевелит. Сидит и читает. Как король.
Каждый месяц, продолжает мама, я садилась на поезд, ехала в Нью-Йорк, везла им еду и деньги. А потом, когда бабушка была уже в доме престарелых, я платила за ее содержание и навещала ее там раз в две недели, ты должен помнить, я иногда брала тебя с собой. Кто еще из родных помогал? Да никто! Твой дядя Саймон приходил раз в несколько месяцев и приносил бутылку «Севен Ап». А в следующий раз, когда я к ней приходила, я только и слышала что про дивный «Севен Ап» Саймона. Даже когда она совсем ослепла, она лежала и не выпускала из рук пустую бутылку из-под «Севен Ап». И я не только бабушке помогала, а всей семье моим братьям Саймону и Хайми, сестре Лене, тете Хане, твоему дяде Эйбу, которого я недавно привезла из России всем, всей семье, вся семья кормилась с этой shmutzig, грязной маленькой бакалейной лавчонки. И мне никто никогда не помогал. Никогда! И никто ни разу не сказал мне спасибо.
Я делаю глубокий-глубокий вдох и произношу:
Я скажу, мама. Спасибо.
Не очень трудно. Почему же мне для этого понадобилось пятьдесят лет? Я держусь за ее руку может, впервые в жизни. За мясистую часть повыше локтя. Она на ощупь мягкая и теплая немножко похожа на мамино тесто для kichel перед тем, как его посадят в печь.
Я помню, как ты рассказывала нам с Джин про «Севен Ап» Саймона. Конечно, тебе было очень обидно.
Обидно? Не то слово! Иногда она пила этот «Севен Ап», закусывая его моим kichel, и не переставая говорила только про «Севен Ап». А ты ведь знаешь, сколько труда уходит на kichel.
Мама, я так рад, что мы разговариваем. Первый раз в жизни. Может быть, я всегда этого хотел, и поэтому ты не уходишь у меня из головы и из снов. Может быть, теперь все будет по-другому.
По-другому это как?
Ну я смогу быть в большей степени сам собой чтобы жить ради тех целей и дел, которые я сам себе выберу.
Ты хочешь от меня отделаться?
Нет ну, не в этом смысле, в хорошем смысле. Я и для тебя хочу того же самого. Я хочу, чтобы ты могла отдохнуть.
Отдохнуть? Ты когда-нибудь видел, чтобы я отдыхала? Твой папочка каждый день ложился поспать после обеда. Ты хоть раз видел, чтобы я спала среди дня?
Я хочу сказать, что у тебя должна быть своя цель в жизни а не это, я тыкаю пальцем в ее хозяйственную сумку. Не мои книги! И у меня должна быть моя собственная цель.
Но я же только что объяснила, отвечает она, перекладывая сумку в другую руку, подальше от меня. Это не только твои книги. Это и мои книги!
Я все еще крепко держусь за ее руку, но теперь она почему-то оказывается холодной, и я разжимаю пальцы.
Что значит «у меня должна быть своя цель в жизни»? продолжает она. Эти книги и есть моя цель. Я работала ради тебя и ради них. Всю жизнь я работала на эти книги, на мои книги.
Она лезет в сумку и вытаскивает еще две книги. Я морщусь, потому что боюсь, что она сейчас поднимет их над головой и начнет демонстрировать небольшой толпе зевак, которая уже собралась вокруг нас.
Мама, ты не понимаешь. Нам надо разделиться мы сковываем друг друга. Это нужно, чтобы стать личностью. Об этом я и писал во всех этих книгах. И я хочу того же самого для моих собственных детей, для всех детей. Быть без оков.
Вос мейнен еаков?
Нет, нет, «без оков» это значит, чтобы их ничто не сковывало, чтобы они были свободны. Как же мне получше объяснить? Скажем, так: каждый человек, по природе своей, одинок. Это тяжело, но это так на самом деле, и нам нужно научиться с этим жить. Поэтому я хочу, чтобы у меня были свои собственные мысли и свои собственные сны. А у тебя свои. Мама, уйди из моих снов!
На ее лице застывает строгое выражение, и она делает шаг назад. Я торопливо продолжаю: