Также автор хотел бы признаться в склонности к преувеличениям. И в склонности приврать, если все это позволяет ему выглядеть лучше, чем он есть на самом деле, или хуже, в зависимости от того, что ему в данный момент нужно. Он также хотел признать тот факт, что нет, он не единственный, кому случилось потерять родителей, и он не единственный, кому случилось потерять родителей и остаться с младшим братом на руках. В то же время он хотел бы подчеркнуть, что возможно он единственный среди таких людей, кто имеет договор на книгу. Он хотел бы признать заслуги почтенного сенатора от штата Массачусетс. И факт, что Палестина независимое государство. И внутреннюю логику правила немедленного повтора моментов матчей. И что он тоже прекрасно видит недостатки и просчеты книги, в чем бы они, по вашему мнению, ни заключались, и снимает шляпу перед теми, кто обратил на них внимание. И если хорошенько подумать, то в конечном итоге он хотел бы выразить признательность и своему брату Биллу, ведь его брат Билл такой хороший человек. И достойному и преданному редактору этой книги Джеффу Клоске, и помощнице мистера Клоске Николь Грэв, которая путает гласные, но во всем остальном чудесная женщина. Спасибо, К. Лейсон, А. Куинн, Дж. Летем, В. Вида они избавляли автора от страхов и комплексов, не говоря уж об Адрианн Миллер, Джоне Уорнере, Марни Рекуа и Саре Вауэлл, прочитавших эту книгу еще до того, как она приобрела удобочитаемый вид (пусть даже, если вспомнить, автор подбросил Уорнеру сотню, так что благодарить его вроде как не обязательно). И еще раз всем тем, кто стал персонажами этой книги, особенно мистеру С.М.Э. он поймет, что речь о нем. Наконец, автор хотел бы выразить признательность мужчинам и женщинам работникам Почтовой службы Соединенных Штатов Америки за их неблагодарный порой труд, за то, что дело свое они делали с большим достоинством и, учитывая его масштабы и объем, с поразительным профессионализмом.
А вот рисунок степлера:
I.
Через узкое высокое окно ванной декабрьский двор выглядит серым и неуютным, ветви деревьев словно линии на чертеже. Пар из сушилки тянется из дома наружу и рассеивается, уходя вверх, в белое небо.
Этот дом целая фабрика.
Я натягиваю штаны и возвращаюсь к матери. Иду через прихожую, мимо прачечной, в общую комнату. Закрываю за собой дверь, чтобы не было слышно, как в сушилке громыхают маленькие кроссовки.
Ты где был? спрашивает мать.
В ванной, отвечаю.
Хм
Что?
Пятнадцать минут?
Ну, не так долго.
Даже дольше. Что-нибудь разбил?
Нет.
Провалился в унитаз?
Нет.
Играл сам с собой?
Я стриг волосы.
Пупок изучал?
Ну да. Как скажешь.
Убрал за собой?
Да.
Ничего я не убрал, оставил клочки спутанных каштановых волос в раковине, но мать ничего не узнает. Она не может встать и проверить.
Она лежит на диване. К этому моменту она с дивана уже не поднимается. Было время, каких-то несколько месяцев назад, когда она бодро передвигалась, ходила гулять и ездила на машине, занималась делами. Потом наступил период, когда она большую часть дня сидела в кресле у дивана, но время от времени чем-то занималась и выходила из дома. В конце концов она переместилась на диван, но даже тогда, проводя большую часть дня на диване, примерно в одиннадцать вечера вставала и босиком даже к ноябрю с ее ног еще не сошел загар медленно, осторожно шагая по зеленому ковру, поднималась наверх, в старую спальню моей сестры. Она спала там уже много лет комната была выдержана в розовых тонах, чисто убрана, кровать с балдахином; и уже давно мать решила, что не может спать в одной комнате с отцом, когда тот так кашляет.
Но вот уже несколько недель как ходить наверх она перестала. Теперь она лежит на диване, не встает, сидит, откинувшись на спинку днем, и спит ночью, в ночной рубашке, с включенным до рассвета телевизором, укрытая с головы до ног теплым ватным одеялом. Тут всё понятно.
Сидя, откинувшись на спинку дивана, большую часть дня и ночи, мама поворачивает голову в сторону телевизора, и отворачивает, чтобы выплюнуть зеленую слизь в пластиковый контейнер. Контейнер новшество. Много недель до этого она сплевывала зеленую слизь в полотенце, не одно и то же полотенце, она их регулярно меняла, всегда держа одно наготове на груди. Но как мы с сестрой Бет вскоре обнаружили, полотенце на груди не лучший слизеприемник, потому что, как выяснилось, зеленая слизь ужасно воняет, даже более резко, чем можно было ожидать (точно можно ожидать какого-то запаха, но не такого же). Словом, оставлять зеленую слизь, расплывающуюся и постепенно застывающую, на махровых полотенцах было нельзя. (Потому что зеленая слизь превращалась на них в корку, и отстирать их было практически невозможно. Так что полотенца были одноразовыми, и даже если использовать каждый уголок, сворачивать и переворачивать, переворачивать и сворачивать, запасы быстро истощились, хоть мы и опустошили все ванные, шкафы и гараж.) В конце концов Бет нашла выход, и мать стала сплевывать зеленую слизь в маленькую кювету, выглядевшую как попавшаяся под руку деталь от кондиционера, но на самом деле ее дали в больнице, и она, насколько нам было известно, специально предназначена для людей, сплевывающих большое количество зеленой слизи. Это пластмассовый приемник кремового цвета в форме полумесяца, который всегда можно держать под рукой и в который удобно сплевывать. Его можно приставить к подбородку и прижать ко рту полулежащего человека так, чтобы производитель зеленой жидкости мог либо приподнять голову и выплюнуть ее, либо дать жидкости стечь по его (или ее) подбородку и попасть прямо в цель. Это было важной находкой пластиковая кювета в форме полумесяца.