В маленьком и тесном доме приезжих этот столичный гость, низенький, плотный, с тугими розовыми щеками, в начищенных ботиночках, в сером мохнатом пальто с поднятым воротником (время было осеннее, морозное), стоял у порога, растерянно и жалобно спрашивал:
– Простите, а где же тут уборная?
– Уборная на том конце села, – отвечал Евсей Петрович.
Он сидел за столом на месте дежурной и читал газету. Уборщица, она же и дежурная дома приезжих, жена его Прасковья Павловна, ушла домой доить корову. Евсей Петрович остался за нее.
– Как это на том конце? – изумился агитатор.
– Ну, возле мэтээс… Бывшего райкома то есть, – пояснил Евсей Петрович. – Там и уборная есть. А здесь она повалилась в прошлом годе. Доски мужики растащили на дрова.
– Не может быть?! – лектор все еще недвижно стоял у порога.
– Район у нас закрыли. Теперь кто же ее поставит? – терпеливо втолковывал ему Евсей Петрович.
– А далеко это – на том конце?
– Да версты две будет…
Евсей Петрович снова взялся за газету.
Просидел я возле него в доме приезжих почти полдня. На все мои просьбы открыть библиотеку он отвечал: «Не подошло тому время».
– А чего тебе понадобилась эта библиотека? – вдруг подозрительно спрашивал он.
– Как для чего? Книги читать. Она должна быть открытой.
– Это для кого как… У тебя документы есть?
– Есть.
– Ну, тогда, сиди, жди.
– Почему?
– Порядок такой.
Попал я в его библиотеку, или по-паньшински в читалку, только поздним вечером, когда Прасковья Павловна подоила корову и убралась в доме.
Меня поразил тогда затхлый дух плесени, запах пыли и мышей… Книги валялись в полном беспорядке на грубо сколоченных полках, в окованных жестью старых сундуках с оторванными крышками и прямо на полу – в углу. Посреди читальни стоял непокрытый дощатый стол и четыре табуретки возле него. На стенках, густо усиженных мухами, висели плакаты и портреты, дощатый потолок был закопчен до черноты круглой чугунной времянкой.
– Хоть бы стены побелили, – сказал я.
– А зачем? Все равно мухи засидят.
Я показал ему свой газетный мандат. Он и ухом не повел:
– Так бы сразу и сказал, что из газеты. Я б за Паранькой сбегал и читалку пораньше открыл. Она любит возиться дома… Баба, она баба и есть.
– Не для меня читалку надо открывать, а для народа.
– Известно – для народа, – охотно согласился он. – А то для кого же?
– Каталог у вас составлен?
– Чего? – он впервые насторожился.
– Ну, перепись книжек.
– Ах, перепись! А к чему она? Я их и так все книжки наперечет знаю. Сам читал.
– А как же вы их учитываете?
– По ящикам… Столько-то ящиков, столько-то полок… Да вон, остаток в углу. Чего же их считать?
Помню, на лекции в клубе Евсей Петрович сидел в первом ряду, и когда лектор, кончив читать, спросил: «Вопросы имеются?» – Евсей Петрович тотчас встал и задал вопрос:
– А вот скажите, как в Индонезии дела?
– В каком смысле? – переспросил лектор.
– Порядок там наведен? Помощь наша не нужна то есть?..
После моего выступления в газете Евсея Петровича сняли. И как-то сразу все стали называть его просто дедом Евсеем. Но странно, он не обиделся на меня или делал вид, что не обиделся. При каждом моем наезде в Паньшино он непременно разыскивал меня, заговаривал со мной все по книжной части и, прощаясь, всегда напоминал одно и то же: «А тогда-то, после твоего наезда, меня сняли. Да…»
Вот и на этот раз дед Евсей увел меня из правления на конный двор, угощал холодным квасом, ну и под конец повел умную беседу. Я догадался, что это была своеобразная месть – вот, мол, какого человека ты не у дел оставил. Не оценил…
О своей бывшей руководящей работе рассказывает дед Евсей как о веселой и не совсем понятной игре, в которую он бы и теперь не прочь поиграть.
– Раз попал я под течение… Меня и вызвали, – говорил дед Евсей, постукивая черенком шила о кожу. – Спрашивают: тебе задание довели на куриный помет? Довели, отвечаю. А ты что делаешь? Собираем, говорю.