«Вы никогда не обращаете на меня внимания, Ева, хотя я знаю, что вы не замужем. Может быть, у меня есть шанс познакомиться с вами поближе?»
Ева не ожидала такого прямого вопроса и буквально растерялась. Станислав ей нравился, конечно, и уже давно, но не в ее правилах было заводить близкие отношения с сотрудниками, поэтому она никогда не придавала серьезного значения своим симпатиям к Урбеничу. К тому же ей казалось, что он далеко не одинок. Ему было уже под сорок, и для Евы это было противоестественно, что у него никого нет. И тут вдруг такое признание.
Честно говоря, вопрос о том, есть ли у него шанс, Еве не понравился. Она усмотрела в этом какой-то деловой подход, ей казалось, что такие вопросы не должны решаться путем переговоров. Мог бы он как-то проявить свои чувства к ней, она бы поняла, а так Но тем не менее девушка ответила ему в том же духе:
«Шанс есть у каждого, я так считаю. Давайте познакомимся поближе. Я возражать не буду».
Осталось добавить на том и порешили. Станислав не скрывал своего ухаживания за Евой, и по театру быстро разнеслась весть о том, что у них серьезные отношения. Ева опять стала размышлять на тему замужества. Ей было уже двадцать пять лет и в родительском доме становилось все более неуютно.
Правда последнее время отца почти никогда не было дома. В самом конце восьмидесятых, в период подъема новой экономической политики, Егор Васильевич неожиданно оказался в бурных волнах приватизационного процесса. При помощи своих друзей, стоящих на самых высших ступенях в городской администрации, ему удалось приватизировать судоверфь, где он директорствовал долгие годы. Она превратилась в АО «Судоверфь имени Жданова», контрольный пакет акций которого принадлежал теперь Ерофееву Егору Васильевичу.
Все хозяйство пришлось вести по-новому, а для этого Ерофеев набрал себе новый аппарат. Этим переустройством Егор Васильевич был экстремально занят, и поэтому слегка ослабил свои домостроевские порядки.
Ева решила, что время самое благоприятное для решения личных вопросов, а Станислав как будто бы не стремился делать Еве предложение. Но однажды, возвращаясь домой после ужина в ресторане Урбенич, остановив машину у Евы во дворе, вдруг сказал:
«Я тебя полюбил и очень счастлив. Раньше со мной такого не бывало. Я никогда к женщинам серьезно не относился, но с тобой все совсем по-другому. Скажи, ты любишь меня, Ева?»
Она растерялась. Конечно, ей казалось, что она, несомненно, любит Станислава, и еще она считала, что он видел это и даже знал наверняка. Но ей пришлось высказаться:
«Я люблю тебя, конечно, люблю! Ты для меня очень много значишь в этой жизни. Я хочу познакомить тебя с мамой. Ты не против?»
Станислав помолчал немного, потом посмотрел на Еву, обнял ее за плечи и ответил:
«Познакомь, и я попрошу у нее твоей руки. Не возражаешь?»
Ева в один миг почувствовала себя счастливой и свободной. Она была бесконечно благодарна Станиславу, ей казалось, что это самая счастливая минута в ее жизни, и ей не хотелось больше ждать. И все-таки она слукавила, ответив:
«Конечно не возражаю. Ты пока проси у мамы моей руки, а я подумаю хорошенько. Как до меня очередь дойдет спрашивать, я тогда и скажу тебе, что я решила, хорошо?»
«Ева! Ну что за разговоры? Я обидел тебя чем-нибудь?»
«Да шучу я, не будь занудой. Ладно, я поговорю с мамой, и мы пригласим тебя на обед. Целую, пока».
Ева чмокнула Станислава в щеку, высвободилась из его объятий и выпорхнула из машины. Дома же ее ждала очередная «крутая разборка». Отец видел, как «безнравственно и вульгарно» вела себя его дочь в машине с каким-то «прохвостом», и этому не было ни прощения, ни оправдания. Первый раз в жизни Ева позволила себе возмутиться.
«Послушай, папа! Я женщина, мне двадцать пять лет, я собираюсь замуж. Это мой любимый мужчина, мой будущий муж. И если ты позволишь себе еще хоть раз отозваться о нем в таких недозволенных выражениях»
Ева не договорила. Ее остановила на полуслове смачная пощечина, не первая в ее жизни и, скорее всего, не последняя. Девушка инстинктивно схватилась за щеку, посмотрела на отца отрешенным взглядом, повернулась и ушла в свою комнату. Там она долго и безнадежно плакала в то время, как мать и отец обсуждали ситуацию и, естественно, не соглашались друг с другом.
«Как ты посмел опять поднять на нее руку? Егор, ты несносен. Ты должен изменить свои методы общения с дочерью. Я не могу больше допускать рукоприкладства. Она же взрослая», говорила Наталья Игоревна на повышенных тонах.