Из послания становилось ясно, что лейтенант подвергся нападению хищных рыб, которые откусили ему язык и лишили главного достоинства — бакенбард! Далее шел текст, который Синичкин воспринял как бред человека, пережившего шок. Текст сообщал такую вещь, которая не укладывалась в голове капитана и была абсолютно неправдоподобна. Он положил письмо на прежнее место и случайно рыгнул шашлычным духом.
— Свинья! — услышал участковый голос вернувшегося Погосяна и поздравил командира с облегчением.
— Уволят меня, — проговорил майор грустно и обреченно. — Не уберег подчиненного!..
— Да мы за вас, господин майор… — затряс кулаком Синичкин. — Мы за вас всем отделом!.. Нет вашей вины в том!
— Если меня уволят, я не знаю, что буду делать! У меня нет жены, у меня нет детей, что мне останется?
— А кто тогда готовит еду? — удивился капитан.
— Сам и готовлю, — признался майор. — Поеду воевать в Карабах!
— А там еще воюют?
— А черт его знает!..
Командир и подчиненный немного помолчали, объ-единенные общим лирическим настроем, у обоих на глаза навернулось даже по слезе, но они мужественно сдержались, приняв героические выражения лиц.
Вернулся Зубов и сообщил, что завтра природа охолодится до минус двадцати и что на газик нужна срочно зимняя резина, которая стоит денег.
— Возьми у бухгалтера! — мягко позволил Погосян и тем удивил Зубова настолько, что старшина, словно собака, учуял тот самый миг, когда наступает счастливый случай, который ни в коей мере нельзя упустить.
— Пять лет в старшинах, — развел руками Зубов. — А я что, я — ничего.
— Готовь погоны для прапора! — услышал он из командирских уст. — За спасение товарища на водах!
Ах ты, — подумал Синичкин о Погосяне. — Какой души человек!
— Да к черту этого Зубова! — заорал Зубов. — Какой я на хрен Зубов, когда я натуральный Зубян! Плевать на Василису и папашу ее! Возвращаю фамилию прадедов! Армянин я до мозга и костей!
Вновь испеченный прапорщик подпрыгнул на месте и помчался в бухгалтерию изымать деньги на зимнюю резину.
— Так работать мне над преступлением? — поинтересовался Синичкин. — Мне кажется, что мы близки к раскрытию!
— Поступай как знаешь! — ответил грустный Погосян. — Дело непростое, странное даже, можно сказать! Труп-то не нашли! А нет трупа, нет и убийства! Можно переквалифицировать на дело о без вести пропавшем. Таких дел тысячи, и спрашивают за них непридирчиво…
— Может, и правда, — согласился Синичкин. — Немножко еще подумаю на досуге, вдруг в голову чего придет…
— Ступай домой! Ты все-таки после больницы сего-дня!
— А как со звездочкой быть? Снимать?
— Да плевать я хотел на медиков этих фиговых! Они еще будут решать, кого жаловать, а кого разжаловать! Ишь, рекорд им подавай! Пусть сначала Карапетяну язык пришьют!..
К вечеру дали тепло в микрорайон. Синоптики не ошиблись, и к полуночи спирт в термометре опустился к отметке минус 23 градуса.
Синичкин долго не мог заснуть, переживая события последних дней. Особенно ему впечаталось в голову содержание карапетяновской записки. Он все думал над ней, и она тревожила его сердце своим неправдоподобием, фантастической неправдой.
Может быть, кессонная болезнь скрутила лейтенанта на дне и родила в мозгу галлюцинации?.. Тогда кто откусил лейтенанту язык?.. Может, челюсти от холода клацнули и сами своего жителя отчленили?..
Анна Карловна хоть и спала, но всю ночь ворочалась, и Синичкин любовно пожалел свою супругу, очень верную женщину, переживающую все жизненные тяготы стоически, совсем не как немка, а как истинно русская баба — с покорностью, со смирением…
Володя приник носом к жениной подмышке и проспал три часа спокойно.
Будильник прозвонил в шесть утра, когда на улице сохранялась полная темень, когда еще ни один из собачников не вывел на облегчение свое животное.