Понятно, хозяин, молодой человек взял тряпку и стал вытирать руки; все его движения были нервны и импульсивны.
Да, ты не ювелир, ты рожден с другим даром, какого нет у меня, продолжал размышлять вслух Ну-от-хаби. Тебе не дано копаться в мелких вещах, корпеть над едва различимой линией, поворотом завитка, зубчиком оправы. У тебя стремление не к плоскости, а к объему, к большому, массивному. Ты прекрасно чувствуешь оттенки, свет и тень. Настолько, что смог бы стать художником
Но, хозяин
Меня зовут Ну-от-хаби. Прискорбно, что это имя никак тебе не дается, невозмутимо сказал китаец, разгуливая по дому.
Я помню, я оговорился, поправился юноша, боясь, что ювелир прекратит разговор, так волнующий его сердце.
Ты умеешь сознавать свои ошибки и не боишься говорить о них, это очень дорогое качество, его нечасто встретишь даже среди сильных духом людей! Ну-от-хаби дружески похлопал юношу по спине. Мне не жаль обучить тебя своему искусству
Благодарю вас! поспешил обрадоваться молодой человек и услышал:
Но вряд ли это принесет тебе удовлетворение. Потом, когда ты поймешь, что занят нелюбимым делом, к которому остыло сердце, ты будешь обвинять меня и покрывать позорными словами память обо мне.
Нет!
Да, Тот-мий! Ты не из тех, кто простит себе это. Ты не сумеешь долго терзать свой дар, держа его в клетке чуждого тебе ремесла. Я старый человек, я знаю, что истинный твой покровитель, живущий внутри тебя, оставит память о тебе в делах твоих и твоих работах.
В каких работах? Ну-от-хаби? у Тотмия кончалось терпение.
Посмотри на свои твердые руки, сильные кисти, чуткие пальцы. Это не орудия ювелира. Сравни, китаец показал юноше маленькие сухие ладони и пошевелил фалангами нервных остроконечных пальцев. Сам бог создал тебя для твоего дела. Ты действительно не гончар. Но ты не ювелир и не художник.
А кто? широко открытые глаза юноши с жадностью ждали ответа.
Ты будешь скульптором, заключил Ну-от-хаби.
Скульптором? неуверенно переспросил молодой человек.
Да, Тот-мий. Есть такое искусство. И оно твое. Я это понял еще в первый день нашего знакомства, когда так неожиданно выменял тебя на украшения у черного дикаря. Ты дорого мне обошелся. Но ты создашь настоящие шедевры. И тебя будут помнить. Я это знаю. А вот мое искусство, добавил китаец со вздохом. Разойдется по странам и землям вместе с караванами, и никто не будет знать имя создателя блестящих золотых штучек, хотя все восхищаются ими
Он помолчал, а потом сказал почти весело:
Я буду учить тебя, Тот-мий. Но ты должен помочь мне вылить золотую статую. Для этого необходимо сначала вылепить ее из глины, и сделать это хорошо, что оказалось мне не по силам. Хочешь ли ты попробовать себя в таком деле?
Я не могу обещать, что справлюсь, промямлил юноша. Я же еще ничего не умею, я же пробовал
А вот так никогда не говори, наставительно заметил Ну-от-хаби. Так ты можешь думать, но будь достаточно мудр, чтобы не произносить этого никогда, дабы завистливые уши недоброжелателей не уловили и следа твоих сомнений. Гони прочь дурные мысли. Они не помогут твоим успехам. Берись за неизведанное и смело иди вперед. Ты понял меня, мой ученик?
Да, понял, со счастливой улыбкой ответил Тотмий и впервые в жизни произнес слова: Мой учитель.
Глава 6. 1368 год до Р.Х.
Нижний Египет.
Неподалеку от дельты священного Хапи, плефрах в пятнадцати от крестьянского поселения обособленно стояла убогая хижина бедняка-земледельца.
У крестьянина было восемь детей: старшие уже выросли, завели семьи и трудились вместе с отцом на благословенной земле дельты; младшие помогали матери в ее тяжелой работе по хозяйству. Так было заведено из месяца в месяц, из года в год
Но в этот день две малолетние дочери и сын бегали вокруг хижины, беспечно крича и смеясь, счастливые тем, что мать не дала им никакого задания. А та в это время сидела в хижине на полу и обреченно глядела на страдания ребенка, девочка лет шести, тяжело дыша и стеная, металась по полу.
Ра стоял в зените, и было очень жарко. Хапи испарял воду в бледную голубизну неба, и над землей висело сизое марево. Старик в одеянии странника, прямой, как его палка, и такой же коричневый, приближался к хижине с запада и, поравнявшись с ней, уже хотел пройти мимо, как вдруг остановился, будто что-то почуяв. До его ушей долетел стон девочки. Старик нахмурился, направился к хижине и, остановившись на пороге, всмотрелся в сумрак помещения. Вместе с ним внутрь жилища проник слепящий свет солнца, выхватив из темноты убогую обстановку и человеческие фигуры. Старик скользнул взглядом по скудным крестьянским пожиткам, по горке посуды, сваленной возле затухающего очага, по грязной соломе, заменяющей постель, и присмотрелся к лежащему на ней маленькому высушенному жаром тельцу девочки.