Тут, на счастье Варварушки, услыхала она топоры.
Никак батюшка мой деревья неподалёку рубит! обрадовалась девочка.
Хотела было бежать, да остановилась.
Возьму-ка я этих чудных шишек с собой, смастерю кукол, играть с сестрой будем.
Сорвала она с нижней ветки три шишки и поспешила на стук топоров. Вот радость и вправду это батюшка был. Обещала впредь Варварушка матушку слушаться, в лес одна не ходить.
Шишки те были крупные: с две ладони в длину, сверху конец вытянут, как колпачок, на маленьких человечков похожие, без шей, правда, что с коротенькими руками и ногами. Варварушка умелая мастерица была, сшила им одёжу, домики из бересты сделала и играла с ними, как с куколками. Имена им потешные придумала: Ширша, Шурша и Махоря.
Только с той поры в доме нечисть завелась. Бывало, Варвара с сестрицей пряжи напряли, а за ночь всю пряжу кто-то по полу раскатал. Или тесто на ночь поставили, а к утру нет теста. Однажды заплату приштопали, а потом смотрят дыра на прежнем месте, где заплата? Вот такие странности стали случаться.
Как-то ночью проснулась Варварушка и услышала, словно шепчется кто-то. Прислушалась девочка и точно, тоненькими голосами из берестяных домиков говор доносился.
Бежать нам надобно. Бежать в лес, откуда мы родом! говорил один голос.
Далече до леса, сами не добежим, спорил второй.
Коли Варвара нас принесла, пусть отнесёт обратно. И зачем ты только её в лесу аукал, пропала бы, и ладно, не злыдней это дело, людям помогать, сердился первый голос.
Хорошая она, милая девочка, да и жить тут в тепле и с молоком из кошачьей миски куда лучше, чем в лесу. Не пойду с вами, тут я останусь, с Варварушкой, сказал третий, самый тоненький голосок.
Эх ты! Для неё ты шишка, голова твоя дубовая! Поиграет и бросит в печь, предупреждал первый голос.
Точно, поддакнул второй.
Открыла Варвара один глазок, сощурилась, попыталась в тусклом свете луны разглядеть двигающиеся тени на подоконнике. И точно, это шишечки её чудные из леса ожили, спорят, бранятся, а потом побежали пакостить. Матушкины нитки раскидали, из подтопки угольки на пол набросали, лапоть новый принялись грызть, тут-то Варвара не вытерпела и как крикнет:
А ну стой, злыдни какие, мой лапоть портить!
Мигом человечки опять в шишки обернулись. Собрала их девочка, в кровать к себе положила, сказочку рассказала и молвила:
Коли плохо вам у меня, неволить не буду, завтра же вас в лес и снесу.
Жалко стало Махоре с Варварушкой расставаться, он и заговорил с девочкой:
За братцев не скажу, но я у тебя, Варя, останусь, в хозяйстве сгожусь, мышей гонять буду, пыль мести. Никогда ко мне никто так добр не был, не любил, не заботился, а в лесу и без меня злыдней много.
И мы, и мы остаёмся. Ты прости нас, Варюшка, что пакостили, мы по-другому и не умеем, поживём научимся, пообещали Ширша и Шурша.
Ох, какие вы забавные. Оставайтесь, конечно, живите, домовыми будете, сказала Варварушка.
Вот так и появились в деревнях домовые, стали с людьми бок о бок жить, за домом приглядывать, по хозяйству помогать, птиц дворовых и скотину лечить. Да и не шишки теперь, а совсем человечками сделались. А коли обидишь домового, так он сразу свои злыднинские дела вспомнит и давай пакостить, бед не оберёшься.
Вот лоскуток с Варварушкиного сарафана сказочку-то и поведал.
Как здорово, бабушка! А у тебя злыдни живут? спрашивает Софьюшка.
Злыдни в лесу, а те, что дома живут, домовыми зовутся, поясняет бабушка.
Ещё, ещё сказочку, пожалуйста, выпрашивает внучка. Вот! Этот шёлковый лоскут откуда?
О! Это ханский подарок! Никитич халат до дыр износил, только этот лоскут лишь остался. А дело так было
Никитич и Хозяйка леса
Жил-был мужичок-старичок, с виду простой, да непростой. Играл Никитич на балалайке так, что каждый, кто музыку ту слышал, сразу понимал, как мир наш прекрасен. Слава о его таланте на всё царство-государство разнеслась. Знатные купцы, ремесленники, мудрецы и простолюдины все к нам в село приезжали, Никитича и его трёхструнную послушать.
Вот как-то пошёл старик в лес, веток на новые веники надрать, и вдруг видит не то женщина, не то берёза. Стан тонкий, как ствол, стройна, высока, руки худющие, как веточки, на ветру качаются, на лицо бледная, а волосы, ей-богу, не вру, зелёные, как трава луговая. Вот так мне Никитич и сказывал, волосы, говорил, как трава. Кланялась дева лесная Никитичу.