Воронье,тяжело громоздящеесянагнущихся вершинахелей, нажердях
остожий,чернорассыпавшеесянаречномхламеикамешниках,провожало
человекадосадливым,сытым ворчанием: "Ичегошляются?Чего неспится?
Мешают жить..."Голые, зябкие ольховники, ивняк по обочинам плешивых полей,
по холодомреющей речке, драное лоскутье редких, с осени оставшихся листьев
на чаще и продранной шараге, телята, выгнанные на холод, на подкормку, чтобы
экономилсяфураж,просевшиедоколенмежкочеквболотину,каменно
опустившиеголовы, недвижные среди остывшихполей, кусты мокрого вереса на
взгорках, напоминающие потерявших чего-то и уже уставших от поиска согбенных
людей,--все-всебылополно унылойосеннейодинокости,вечной земной
покорности долгому непогодью и холодной, пустой поре.
Возлетугожилинского телятника,взаветрии, подстеной,поднизко
сползшей крышей, бабенки, большей частью старухи, жались спинами к щелястым,
прелым, но всеещетеплым бревнам.ЗавидевСошнина,онивстрепенулись,
загалдели всеразом: "Злодей! Злодей! Нет на него управы. Вечный арестант и
бродяга... Мать со свету свел... Он с детства экий..."
Сошнин заметил на крыше телятника сорванный лист шифера, сбросил с себя
пальтишко,пиджак и, оставшись в фиолетовой водолазке, пижонскиобтянувшей
егоотбезделицы полнеющую фигуру, подпрыгнул,ухватился за низшуюслегу
телятника, взобрался на крышу,перебираясь рукойпо решетиннику, спустился
на потолок изкруглого жердья, отодвинул пяток отесанных и загнанныхв паз
прогнутой матицы жердин, спрыгнулв помещение с едва теплящимися впроходе
под потолком желтыми электролампочками, спрыгнулнеловко,ударился больной
ногой о выбоину в половице, приосел на скользкую жижу, запачкал брюки.
Нa темном полу, искрошенномвтруху на стыках, в выдавленной из щелей
никотинносветящейся жиже, стоялиитупоглядели напришельца несколько
больных телят,немычали,корманепросили,лишьутробнокашляли,и
казалось, само глухое, полутемноепространство скотника выкашливало из себя
в сырую пустоту пустой жевздох без стона, без муки. Ни к чему и ни ккому
эти старчески хрипящие животные не проявляли никакогоинтереса, лишь вдали,
где-то в заглушье, подал вялый голос теленок и тут же смолк в безнадежности,
послышался едваслышный хруст, будто короед началработатьв бревне,под
заболонью:теленок,догадалсяСошнин по изгрызеннымжердямперегородок,
кормушеки стен, грызпрелоедерево скотника.Ещеодин теленок,сронив
жердочку,вышелизразмичканногов грязьзагончика,лежал насклизкой
тесине, а другой теленок, свесившисьчерез перегородку, сосал или жевал его
ухо, пустив густую, длинную слюну.
По скользкомукоридору, с боков которого, словно набруствереокопа,
нагребенбыл навоз, Сошнинпрошелв кормовойцех,отперзакрытыхтам,
насмертьперепуганныхженщин. Они завыли вголоси, обгоняя друг дружку,
бросились изтелятника впротивоположную, приоткрытую дверь, возле которой
на стогесвежепахнущего сена,утром привезенного на березовыхволокушах с
лесной деляны, безмятежно спал Венька Фомин.