А еслиоткровен- но -- до
человеческих, тем более общечеловеческих проблем вам ещеой как далеко! Как
говорил Гете: "Уннерайхбарви дерхиммель"--"Высокои недоступно, как
небо".
Что-тоневстречалСошнинувеликогонемецкогопоэтаподобного
высказывания.Видать, Сыроквасовав суетности жизни спутала Гете скем-то
или неточно его процитировала.
-- Вы еще не усвоилитолком,что такое фабула, абезнее, извините,
ваши милицейскиерассказики --мякина,мякина собмолоченного зерна.--
ПонеслоСыроквасовувтеориюлитературы.--Аужритм прозы, ее, так
сказать, квинтэссенция-- этозасемью печатями.Есть ещеформа,вечно
обновляющаяся, подвижная форма...
-- Что такое форма -- я знаю.
--Чтовысказали?--очнуласьСыроквасова.Привдохно-венной
проповедионазакрылаглаза,насорилапепланастекло,подкоторым
красовались рисункиеегениальных детей, мятая фотография заезжегопоэта,
повесившегосяпопьянке вгостиницетри годаназадипоэтой причине
угодившего вмодные, почтисвятыерядыпреставившихсяличностей.Пепел
насорилсянаподол сарафана,на стул, на пол, даещесарафан пепельного
цвета, и вся Сыроквасова вроде бы засыпана пеплом или тленом времени.
-- Я сказал, что знаю форму. Носил ее.
-- Я не милицейскую форму имела в виду.
-- Не понял вашей тонкости. Извините. -- Леонид поднялся, чувствуя, что
его начинает захлестывать бешенство.--Если я вам более не нужен, позволю
себе откланяться.
--Да-да,позволяйте,-- чутьсмешалась Сыроквасоваиперешлана
деловой тон. -- Аванс вам в бухгалтерии выпишут. Сразу шестьдесят процентов.
Но с деньгами у нас, как всегда, плохо.
-- Спасибо. Я получаю пенсию. Мне хватает.
-- Пенсию? В сорок лет?!
-- Мне сорок два, Октябрина Перфильевна.
-- Какойэтовозрастдля мужчины? -- Как и всякое вечно раздраженное
существоженскогорода,Сыроквасоваспохва-тилась,завилялахвостом,
пробовала сменить язвительность тона на полушутливую доверительность.
Но Сошнин не принял перемен в ее тоне, раскланялся, выбрел в полутемный
коридор.
-- Я подержудверь открытой,чтоб вынеубились, -- крикнула вослед
Сыроквасова.
Сошнинейнеответил,вышелнакрыльцо,постоялподкозырьком,
украшеннымпоободкустариннымидеревяннымикружевами.Искрошеныони
скучающимирукосуями,будторжаные пряники. Поднявворотникутепленного
милицейскогоплаща,Леонидвтянул голову в плечи ишагнул подбесшумную
наволочь,словновпровальнуюпустыню.Онзашелвместныйбар,где
постоянныеклиенты встретили его одобрительным гулом, взялрюмкуконьяку,
выпил еемахоми вышелвон,чувствуя, как черствеетворту и теплеет в
груди.