Оставляя на полу узкие кровавые отпечатки босых ступней, женщина делает несколько медленных шагов по направлению к парализованному ужасом Генриху. Серебристым колокольчиком звенит в гулкой тишине нежный смех. Родной, смертельно родной голос.
Хенке, мальчик! Иди к мамочке, малыш Хенке, слышит фон Бравен своё давно позабытое младенческое имя.
Этот голос Генрих никогда бы не перепутал ни с каким другим. Не может человек забыть голос матери. Особенно когда мать умирает на глазах у человека, которому всего лишь шесть лет от роду.
Архивные материалы информационной службы НСДАП, СС и СД
Справка первая.Отчёты сводной группы дознавателей Тайной полевой полиции (Geheim Feldpolizei), а также следователей гестапо, CC и СД: «Vorfal in der «Klinik» («Инцидент на объекте «Клиника») строго секретно уровень третий.
Показания главных свидетелей по делу «Vorfal in der «Klinik».
Личные показания обершарфюрера[4] СС Гюнтера Кленски.
27.08.1941 15 часов 33 минуты.
Я, Гюнтер Фриц Кленски, обершарфюрер первой роты в составе отдельного моторизованного батальона СС «Gespenst», находящейся до сего момента под командованием штурмбаннфюрера СС Генриха фон Бравена, докладываю:
После проведённой нашим подразделением акции по зачистке объекта от нежелательных элементов, в ночь на 13 августа 1942 года, я осуществлял руководство патрульно- караульной службой на территории занятого нашим подразделением объекта «Klinik».
По приказу допрашивающего меня в данный момент господина следователя, я, обершарфюрер СС Гюнтер Фриц Кленски, приступаю к изложению происшедших в ту ночь чрезвычайных обстоятельств в устной вольной форме.
Машинописная (устно-дословная) форма протокола допроса:
До сей поры ни в какую чертовщину, господин следователь, я не верил. Так не верил бы дальше, если бы своими глазами всякого этакого не увидал. В той треклятой «Клинике» не иначе самые бешеные бесы обосновались. В двадцать два часа семнадцать минут, тринадцатого августа этого года, закончили мы операцию по ликвидации тамошних психов и через четверть часа вернулись в расположение объекта для ночёвки. Вы не сомневайтесь, господин следователь.
Наши парни все опытные, работают по принципу:
«хорошо прожёванное почти переварено». Я после экзекуции сам проверял: психи эти, за редким исключением, мертвее мёртвых были. Ну, штук семь недобитков я лично упокоил. Последним тамошний главный мозгоправ оказался, полячишка очкастый. Живучий пшек оказался у него полмакушки очередью из МГ[5] снесло, а он всё своими длинными ногами сучит, будто на велосипеде педали крутит. Смешно право, вы бы видели! Ну вот! Вернулись мы на ночёвку. Благо кроватей полно в больничных палатах. В подсобках даже чистые матрасы и простыни нашлись. Что ещё нужно солдату? Красота!
Парни поужинали. Я лично проследил, чтобы каждый взвод честно заслуженного спирта по пол-литра получил. После караул проверил, ну потом и сам спать наладился. А в два часа ночи будит меня Вольдемар, мой заместитель шарфюрер Шнитке. Мы с ним земляки, баварцы из одного села. Кельхайм это, неподалёку от Регенсбурга. Может вы слышали, а, господин следователь? Ох, и масло у нас сбивают! Душистое, пальчики оближешь, лучшее в Баварии.
Так точно, господин следователь! Яволь! Прошу прощения, что отвлёкся! Ну вот, будит меня Шнитке и говорит: так, мол, и так, Гюнт. Прими меры! Солдаты из второго взвода безобразничают. Нашли где-то в больнице ещё медицинского спирта и упились до невменяемости. А после и того хуже, притащили откуда-то полудохлую бабу и в данный конкретный момент с нею в конюшне развлекаются. Непорядок! Не по уставу! Заразятся всем взводом какой-нибудь гадостью, а нам потом отвечай.
Я спросонья разозлился на очкарика университетского Шнитке нашёл из-за чего будить, профессор чёртов. Но деваться некуда. Оделся да и пошёл наводить порядок в подразделении. Подхожу к сараю, а оттуда пьяное ржание. Весело лошакам! Ну, думаю, сейчас задам вам перцу! Зашёл внутрь. Солдаты меня увидели вскочили, кто сидел. Оправились, построились. Знают: я церемониться не буду.
И только один ничего не видит и не слышит. Разложил парень бабу на соломе, залез сверху, да и пашет, как глухой вол. Ну, я его болезного стеком по голому заду и огрел. Привёл, значит, в чувство. Через минуту стоял он передо мной, как огурец, по форме и навытяжку. А баба эта так и лежит себе молчком в соломе. На животе лежит, лицом вниз. Какая-то рваная тряпка ещё на ней, до шеи задранная, медицинский халат, похоже. Со спины-то баба эта вся из себя молодая и ладная.