Я теперь очень часто спрашиваю сирень. И очень часто, почти всегда она мне отвечает «нет». Почему «нет», когда мне так хочется услышать «да»? И по поверке все оказывается верно. Самое ужасное это то, что я теперь не верю, что у меня когда-нибудь будет что-нибудь хорошее.
Единственно это сцена. И зачем только я сегодня говорила про нее Ром Львовичу? Да еще защищала перед ним, когда он говорил, что библиотека лучше сцены Самое хорошее, самое дорогое как будто выходило из меня. И минуту до разговора я собиралась бросить все и уйти в театр. А теперь думаю: нужно хорошенько все это обдумать.
20 ноября 1919 г.
И зачем только убили Изорова! Господи, сделай чудо! Пусть снова встанет мое солнышко! А может быть это чувство беспредельной тоски относится к кому-то другому?
В общем глупо. Дрянь я порядочная! Вот и все. Даже противно писать.
Декабрь 1920 года.
Обмани, но люби.
И не надо на срок
Хоть на месяц, на час.
Обмани, но люби.
Лучше быть обманутой,
Лучше быть покинутой,
Чем прожить всю жизнь
Без любви.
24 мая 1921 г.
Подражание Черубине Габриак.
Зачем так нежны кисти рук
И звучно имя Антонины
Чтоб целовал их тихо друг
И сладко звал своею Ниной.
Зачем так вьются волоса,
Сверкая под лучами солнца?
Прижаты к ним его уста
И пальцы развивают кольца.
Зачем в очах покоя нет,
Блестят мучительно огнями?
Все для того, чтоб синий свет
К нему проник двумя лучами.
Зачем дрожат мои уста
И полымем пылают щеки?
Затем что я люблю тебя,
Что ты мой милый, черноокий.
14 октября 1921 г.
Ты вчера предо мной свое сердце раскрыл,
Как весна раскрывает цветок.
А сегодня ты чужд и жестоко-уныл,
Как порою ночной, когда холод и мрак
Закрывается нежный цветок.
Ты вчера был так нежен, как будто бы я
Бесконечно тебе дорога.
А сегодня сурово глядишь на меня,
И так горько подумать, что близость твоя
Далека далека далека
Несколько лет спустя жизнь подарила ей встречу с человеком, для которого она стала другом и опорой на всю жизнь.
16 июля 1924 г. Кинешма.
«Милая, дорогая, хорошая, золотая, единственная и любимая Антонина Николаевна! Только сейчас смог написать Вам это письмо. Как только приехал тотчас меня закрутили, и почти все эти дни мы провели вне города на велосипедах. Ездили за 20 верст катались, объедались земляникой и разными ягодами. А сейчас пошли страшные дожди с грозой и бурей как будто бы я занес из Питера питерскую погоду. Приняли меня хорошо. Остановился там, где хотел. Несколько человек обиделись, что не остановился у них. Приехал я в субботу в полдень и хотя до сих пор нигде не бывал, уже в тот же день вечером разлетелась весть о моем приезде. Сейчас я спасаюсь и скрываюсь от знакомых и скоро удеру из города в деревню, как только пройдут дожди. В самом городе скука и тоска. Люди мне не нужны, а кругом Кинешмы хорошо.
Здесь вдали еще сильнее чувствую, как Вас люблю, мою единственную, золотую, нужную мне как воздух, как свет. Когда иду по полям, думаю вот бы Вы были со мной Я уже сильно загорел и чувствую себя бодрее. Целую Вас много, много раз, Ваши волосы, глаза, лоб, руки. Знаете, моя единственная и любимая, что так, как я Вас люблю, я не любил никогда и никого уже не полюблю»
К семейному архиву Б. П. относился очень бережно. Он хранил, порой, совсем незначительные бумаги и документы, которые сейчас приобретают особую значимость и смысл. Велись и «семейные записи», где одной, двумя строчками фиксировались наиболее значимые события.
«Всерьез, надолго, навсегда (1925 г.) три слова о начале семейной жизни. Б.П. окунулся в литературную жизнь Петербурга после военной службы, отнявшей у него пять лет, и его короткие, дневниковые записи как бы вехи в поиске своего пути в итоге пути литературоведа-исследователя: «Зимой вел газетные кружки в «Ленинградской правде» (1926 г.), «Поступил в Гос. университет», «Зачислен лектором по художественной литературе в Губпросвет» (1928 г.), «Выдвинут в аспирантуру» и т. д.