Получил сполна. Разведчики ходили на ту сторону, видели этот «мессер» Разделан так, что кукарекать от удовольствия хочется. А герою награда от командования соответственно. Пустырев передал Максимычу мягкую картонную книжицу, следом серебряный кружок, прикрепленный к колодке, медаль «За боевые заслуги».
В окопах медаль эту называли сокращенно ЗБС. Хотя правильно было ЗБЗ. Что ЗБС, что ЗБЗ все одинаково приятно.
Самолет, рассыпанный по винтикам и болтикам, по железкам мятым и ржавым, лежит в четырех километрах за линией фронта, сказал Фарафонов, добавил, хотя можно было не добавлять, и так все было понятно, на немецкой территории и, как сказали бы наши инженеры, восстановлению не подлежит.
Пустырев прицепил медаль к нательной рубахе Максимыча, сшитой из плотной байки с треугольным вырезом, пожал ему руку, оглянулся, словно бы хотел проверить, не подглядывает ли кто за ними? никто не подглядывал, и Пустырев проговорил негромко, как опытный заговорщик:
Неплохо бы медаль эту в стакан окунуть, но такой возможности у нас в госпитале, Максимыч, нету, извиняй! Сделаем это у себя, в родном окопе Или позже, в Берлине, когда наступит победа все ордена тогда обмоем!
После этого многообещающего заявления командиры четко, как на параде, откозыряли и ушли.
Палата заволновалась:
А как же быть с фронтовой традицией, утвержденной самим Верховным главнокомандующим все награды обмывать обязательно, а? Ведь для этого и выдаются наркомовские сто грамм!
Это донеслось из одного угла палаты. Из другого угла донеслись иные слова, хотя тема была старая.
Если не обмыть медаль чем-нибудь крепким, а потом не вытереть о кусок мягкого хлеба, она ведь и оторваться может и потеряться навсегда
Максимыч удрученно развел руки в стороны.
Мужики, если бы у меня было хоть что-то, даже дорогое заморское, я бы зажимать не стал
Положение спасла молоденькая фельдшерица, лишь несколько дней назад присланная в госпиталь и еще не успевшая освоиться с драконовскими здешними законами, принесла Максимычу колбу, наполовину наполненную чистым медицинским спиртом
Эта колба и была распита награда требовала обмывки.
* * *Вернулся Максимыч в свой гвардейский батальон, который продолжал стоять на старых своих позициях, окопы те не сдвинулись с места ни на метр, они словно бы высохли под горячим солнцем до каменной твердости и теперь их нельзя было взять ни гранатой, ни снарядом, ни динамитом. Комиссия, которую перед выпиской из госпиталя прошел Максимыч (как и все выписывающиеся), прислушалась к его просьбе и вновь отправила на хутор из трех домов, а уж от хутора того до окопов рукой подать.
Время уже стояло осеннее, по ночам земля покрывалась серебряным налетом, было холодно. Максимыча вместе с пополнением из двадцати двух новобранцев забросила полуторка, приехав, он даже докладываться командиру не стал (Пустырев человек необидчивый, ежели что простит), побежал в хозблок, где стояли фуры: как там гусенок?
А гусенок уже почувствовал, что приехал хозяин, нюх он имел собачий, выпрыгнул из фуры и что было мочи понесся к Максимычу. Максимыч с лету подхватил его и сморщился от боли, возникшей внутри, это уже был не гусенок, а настоящий гусь. Довольно грузный, большой, подрос, однако!
Максимыч засипел, стравил воздух, застрявший в глотке, и произнес сипло:
Тебя уже в пулемет запрягать можно.
Гусенок обрадовался ему невероятно, бормотал что-то нежно, в голосе его возникали серебристые, как у журавля нотки, переливались, превращались в пение, радостное курлыканье это долго не держалось, теряло громкость, все нежные слова, которые произносил гусенок, были тихими.
Не в силах после ранения держать гуся на руках, Максимыч присел на камень, потом, скинув с «сидора» лямку, запустил руку внутрь и достал из мешка матерчатый кулек с невесомо сухими пшеничными дольками, высушенными в госпитале на подоконнике специально для гусенка.
Раздернув горловину кулька, Максимыч поднес его к гусенку:
На-ка, дружок, поклюй!
В груди у гусенка пророкотало что-то негромко, будто шевельнулась охотничья дробь, насыпанная туда кучкой, в следующий миг он сунулся клювом в кулек, забормотал довольно.
Это тебе от повара нашего госпиталя персональный привет, объяснил Максимыч гусенку, тот выдернул голову из кулька, прислушался к речи, несколько раз кивнул, словно бы подтверждая, что он все понял и все намотал на ус, теперь очень благодарен товарищу повару. Трескай, трескай, подогнал Максимыч гусенка.