Необходим был напарник. Точнее, сменщик. Тот, кто в трудную минуту подстрахует, заменит Утина. И кто при этом не разболтает тайну, не выставит человечков на всеобщее обозрение. Если о них узнают это конец. Сюда, в гараж, набегут стада зевак, щелкоперов, экспертов, политиков. Развяжутся языки, начнутся чертовы обсуждения, изыскания, выяснения. Своими копытами вытопчет эта публика все здесь, в тихом гараже, здесь, в умиротворенной и безмятежной ныне душе Утина. И народец его тоже лишится покоя, мирного и безбедного существования. Человечков вынут из коробки, положат под микроскопы, рентгены, томографы, расселят по вольерам и террариумам, запротоколируют каждый шаг их, каждое движение. Ввергнут в сотни экспериментов, замучают бесконечными пытками пытками перенаселением и одиночеством, роскошью и бездомьем, голодом и обжорством, свободой и неволей, диктатурой и демократией. Вот тогда-то припомнят эти глупцы, каково им было при Утине, когда каждый день приносил вдоволь еды и света! Вдоволь, вовремя и к всеобщему удовольствию!
Утин не раз перебирал в уме кандидатуры и не мог найти подходящую. Жена, богомольная курица, точно не справилась бы ее слабенький разум повредился бы окончательно. Друзей Утин не имел. Остаются сослуживцы. Мишкин? Нет, он самовлюбленный болтун назавтра весь мир знал бы про человечков. Петров, заместитель Утина? Исключено. Петров, при всей его корректности и обходительности, интриган, причем недалекий, иначе сумел бы хоть кого-нибудь подсидеть. Да все они, кто в ближнем кругу, не смогут заменить Утина в таком ответственном деле. Все они воруют, кто толиками малыми, а кто и без стеснения, все они боятся разоблачения и дрожат за свою судьбу. Довериться им, открыть душу себе дороже.
Единственный, на ком смог остановиться Утин Николай Петрович, директор по безопасности. Николаю Петровичу доверял он многие служебные тайны, поручал такое, о чем нельзя говорить никому. И Николай Петрович просьбы и поручения выполнял скрупулезно. Но с другой стороны «А, чем черт не шутит, попытаюсь!» решил Утин. Устал он от своих метаний.
Как только оправился от гриппа, позвал Николая Петровича после работы с собой, в гараж. Сели у верстака, открыли бутылку дорогого коньяка, нарезали лимон.
Светло тут у тебя, Сергей Сергеевич. Сразу и не поймешь, то ли гараж, то ли операционная, сказал, морщась, Николай Петрович.
Да, я тут провожу операции, улыбнулся Утин. По спасению.
Будьте как дети и спасетесь, пробурчал Николай Петрович, разливая коньяк. Как говорил агент под прикрытием, трудоустраиваясь в детский сад.
Они долго трепались о том, о сем. Николай Петрович терпеливо ждал, когда шеф перейдет к делу. Пересказывал последние сплетни: Бородин вывел кучу денег из дочернего предприятия, Бабаева возмечтала о должности как минимум начальника управления, Мишкин на телевидении, в прямом эфире, сморозил очередную глупость.
Утин кивал головой, тянул коньяк, изредка посматривал на Николая Петровича. Глаза у того были светлыми, честными, слегка навыкате. «Как у унтер-офицера», сказал себе Утин. Ничего не поймет Николай Петрович. Не сможет он быть, как дети. В лучшем случае пожмет плечами. Будет, конечно, до поры до времени делать все что требуется кормить народец, следить за порядком. Но коробка и ее тайна не станут для него делом важным, трепетным, делом главным и стержневым. Николай Петрович сложит тайну коробки в одну из своих знаменитых папочек, подошьет к очередному секретному делу. А настанет момент критический, момент удобный разменяет эту тайну, как и любую другую, на что угодно на деньги, расположение нового шефа, на новые тайны и сплетни. Он ведь, как и все его друзья-безопасники, профессиональный предатель и шантажист.
Скажи, Николай Петрович, произнес Утин, вот ты в Бога не веришь, в черта не веришь, в людей не веришь. Власть тебе не интересна, ее тебе и так хватает. За юбками не бегаешь, монеты не коллекционируешь. Ты чем живешь-то?
В смысле? удивился Николай Петрович.
Ну, ради чего ты бы жизнь отдал? Или душу продал?
А зачем? удивился Николай Петрович. Странные ты вопросы задаешь, Сергей Сергеевич. Жизнь ведь у нас одна! И прожить ее, как говорится, надо!
А если, не ровен час, завтра помирать придется? допытывался Утин. Что ты себе скажешь? Хитрил, юлил, подслушивал, подсматривал, в дерьме копался чего ради?