— Джори, никому я не нравлюсь, — пожаловался он вдруг.
— Ты неправ. Наши родители тебя любят.
— Нет. Они любят тебя больше.
— Это тебе кажется, потому что ты их мало любишь, и это заметно.
— А почему ты всех любишь?
— Вовсе не всех. Но я могу изобразить на лице улыбку и сделать вид, что мне все нравится, даже если это не так. Ах, Барт, лучше бы и ты научился делать приятное лицо, хотя бы иногда.
— Вот еще!
Он тревожил меня. Как тревожили меня те сдвинутые кровати на чердаке. Как то неуловимо странное, что происходило иногда между родителями и напоминало мне о том, что существует какая-то тайна.
Но я закрыл глаза и решил думать, что все происходит к лучшему.
Буду ходить туда один и ничего не расскажу Джори. Джори не нужны новые знакомства. Для него хватит его балетной школы, где все красивые девочки увиваются за ним. Ну, что же. А еще у него есть Мелоди — этого больше чем достаточно. А у меня — у меня нет никого… кроме родителей, которые совсем меня не понимают. Как только меня отпустили из-за стола, я быстро убежал в сад, чтобы Джори не успел доесть свой завтрак из оладьев, политых сахарным сиропом, и догнать меня. Поросенок, вот он кто… обжора, свинья!
День был жаркий. Солнце ярко светило. Чересчур ярко. Длинные тени на земле. Стена была такая высокая — проклятая стена! Будто она знала, что я к ней приближаюсь, и что я неуклюжий, а «они» не хотят, чтобы я ходил сюда, вот и устраивают мне трудности…
Двор был широк безобразно, и мои короткие ноги притомились, пока дошли. Как было бы хорошо, если бы у меня были такие же длинные и красивые ноги, как у Джори! Всегда я падал, всегда расшибался но не чувствовал никакой боли. Папа был удивлен, когда впервые это понял.
— Барт, — сказал он тогда, — твои нервные окончания, видимо, не достигают кожи: поэтому ты должен быть вдвойне осторожен, чтобы случайно не подцепить инфекцию. Ты можешь серьезно пораниться и даже не заметить. Поэтому всегда промывай свои раны водой с мылом, а потом обязательно предупреди маму или меня, чтобы мы сделали дезинфекцию. Потому что, если помоешь водой с мылом, убьешь всех микробов.
Интересно, куда они деваются: на небо, в рай, или вниз, в ад? И как они выглядят? Как монстры, сказал мне Джори, страшные, кошмарные монстры. Миллиард микробов уместится на кончике иглы. Вот бы мне глаза, как микроскоп.
Я еще раз оглядел ее двор и спрыгнул с решетки, на всякий случай закрыв глаза. Приземлился как раз в куст колючих роз. Еще раны, еще колючки, занозы — для моей коллекции. Еще больше микробов. Все равно. Я пригнулся к земле, прищурил глаза и старался высмотреть всех опасных, диких зверей в зарослях кустов.
Опасность! Позади того куста — тигр. Я поднял винтовку и взял его на мушку. Тигр стегал себя длинным хвостом и щурил желтые глаза, потом облизнулся.
Он думает, что заполучит меня на обед. Я нажал на курок. Бах! Бах! Бах! Ура! Упал замертво!
Перекинув винтовку через плечо, я продолжил путь по опасным джунглям, не обращая внимания на бело-рыжего котенка, который жалобно мяукал. Жалобно — это новое слово, надо его использовать. Папа дал нам с Джори список из семи слов. Это на неделю, и каждый день мы обязаны не меньше пяти раз использовать в разговоре сегодняшнее слово. Не надо мне пополнять запас слов. Я и так уже умею хорошо говорить.
В голову мне пришла мелодия. Это из того фильма, что я смотрел вечером по телевизору. Что-то о солдате, который шагает, шагает…
Шагая под эту мелодию, я красиво и небрежно нес винтовку через плечо, выдвинув вперед грудь — и дошел до двери, где позвонил громко и решительно в колокольчик.
Я так шикарно выглядел, что был уверен: старая леди будет удивлена. Что там врачи… танцоры… вот генерал при пяти звездах — вот это да! Ни у кого нет такого длинного имени: генерал Бартоломью Скотт Уинслоу-Шеффилд.