Он разглядывал Зал Генриха II с королевскими щитами, мраморным камином с маскаронами на консолях, гобеленами; в витринах красовались фаянсовые сосуды с гербами и монограммами Генриха II и королевской фаворитки Дианы де Пуатье, уароновские светло-коричневые с зеленцой фаянсы, которые никогда не продавались, только дарились; чаши соседствовали с блюдами: блюдо из Урбино XVI векасгербом кардинала Фарнезе работы Орацио Фонтана; его же ваза и тарелка: Персей с головой Горгоны; ваза Виттории Колонны, возлюбленной Микеланджело, поэтессы; итальянская майолика из Фаенцы, Деруты, Урбино и Сиены.
Он перечитывал перечень экспонатов Залов Людовика XIII и Людовика XIV: керамика Бернара Палисси, портшезы, буфеты, серии шпалер, севрский и мейсенский фарфор, уникальная коллекция напольных, настольных и карманных часов, каминные часы мастера Лорана, мебель Андре Буля, зеркала.
Зал Фарнезе, затем Зал Тьеполо, в котором подают они свои проекты, сдвигают замызганные краской обшарпанные столы, льют — ненароком — на пол краску, грязную воду, тушь, клей, прокуренный ночами перед подачей, с пола до потолка Зал Фарнезе, где прежде находился фаянс из Дельфта, ренессансные скульптуры, комоды, бюро, шкафы: Буль, Крессан, Ризенер, Жакоб; книжные переплеты, французская миниатюра, кружева, веера в витринах, резной сундук с гербом Медичи.
Французские шпалеры и ковры-мильфлёры, фламандские шпалеры. Елизаветинский зал с изделиями Веджвуда, стеклом и хрусталем, часами английских часовых дел мастеров Юзоса, Теллиапа, Грехэма, Джеймса Кокса. Фламандский зал. Шпалеры на тему «Романа о Розе»; фламандские кружева, сотканные пальчиками маленьких кружевниц.
Галерея Главного (Молодежного...) зала; из пристенных витрин глянула на Кайдановского поразившая некогда весь мир и принадлежавшая Половцову коллекция из раскопок в Гиссарлыке на месте древней Трои: статуэтки, лампы, килики, брошки, кольца, булавки. Керченские и константинопольские находки, датированные четвертым веком до нашей эры, соседствовали с троянскими: ожерелья, медальоны из сирийского граната, серьги, бляхи, талисманы.
Кайдановский читал о коллекциях льняных коптских тканей четвертого века, о коллекциях шелков сиенских, флорентийских, венецианских, генуэзских, о бархатах с мелким узором и о красном двуворсном бархате, затканном золотом, о хлопчатобумажной набойке, о вышивках шелком, стеклярусом, бисером, золотом.
Цитировались воспоминания Остроумовой-Лебедевой: «В школе отличные светлые классы, электрическое освещение, чистота, порядок». И мемуары Петрова-Водкина: «В Училище... одна из лучших в Петербурге библиотек по богатству специального материала, собранию гравюр и дивной коллекции бабочек... Чистота коридоров и прекрасно оборудованных классов была невероятной для меня. Казалось, как же работать здесь, когда и пошевелиться страшно, чтобы не запачкать помещения. Казалось, что и порядок здесь должен быть особенный, по движениям служителей в темно-синих сюртуках, по рассчитанности их шагов».
Развалинами, помойкой, ограбленным домом представилась ему его Alma mater.
Там, в музее, наполненном подлинными свидетелями Возрождения, множеством предметов быта, бесчисленными плакетками, вазами, блюдами, гобеленами, там, где красовались в витринах образцы вышивок и лоскутков одежд ренессансных модниц, почти естественным было присутствие и манекенщицы, Спящей Красавицы, безымянной, таинственной, почивающей в своем гробу хрустальном, донашивающей подлинное платьишко четырехсотлетней давности, не успевшее или не пожелавшее истлеть, незваной гостьи, одной из тех, для которых и создавались нынешние (тогдашние!) экспонаты музея, жившие при ее жизни — своей: обычной, бытовой, повседневной. Наверху встречали вас дремлющие в музейном воздухе вещи; внизу неожиданно появлялась уснувшая в другую эпоху хозяйка этих вещей.