Стоял над ним неподвижно, с пальцами в ушах, а внутри – да, как в спичечном коробке, ворочался этот жук, молотил когтистыми лапками, пытался растормошить его, растолкать.
Он ждал.
Очень ждал в день похорон, но тот день был наполнен на удивление жалкой и обыденной суетой. До сих пор Щербаков умудрялся оставаться в стороне от организации похорон. Вот Анину бабушку хоронили, и тетку Жанну, сестру отца, – как-то там все обходилось без него. Оказалось, между моментом человеческой смерти и рыхлым холмиком, на который можно бросить цветы, уйма дел.
– Врачи сейчас на место не выезжают, – инструктировала его Аня по телефону, когда он курил на отцовской кухне. На столе лежала вчерашняя «Вечерка», сверху очки со связанными резинкой дужками. Он слушал Аню, слегка раскачиваясь, и в линзе очков росли, выскакивали из строки буквы: одна, другая, третья. – Возьмешь отцовский паспорт, приедешь, скажешь: свидетельство о смерти оформить. Тебе скорей всего прямо там все и сделают. Встретимся в агентстве.
Было очень похоже на какой-нибудь большой поход на рынок или путешествие по врачебным кабинетам. Или на тот же ремонт. Тоже нужно выбирать: это дороже, это дешевле… Женщина, выправлявшая все необходимые бумаги за столиком, втиснутым в шеренгу гробов, была такая же пасмурная и отрешенная, как терапевт в поликлинике. На крестах и венках – миниатюрные ядовито-зеленые ценники. Очереди. Аня ставила его в одну очередь, сама занимала в другой.
Подходила, спрашивала, какой гроб заказывать, весь черный или с лиловой каймой. Позже, уже на кладбище, землекопы предлагали место получше, за пять тысяч: ближе к дороге, рядом с богатой могилой. И были заранее грубы. Сморкались на землю. Матерились как бы невзначай. Как бы предупреждали: если что не так, могут запросто все испортить. Щербаков, постаравшись сказать как можно печальней: «Помяните, пожалуйста», – отдал старшему пакет с водкой и колбасой, заготовленный Аней, попросил, чтобы крест выбрали получше, без трещин.
Потопав, чтобы сбить налипшую солому, Щербаков шагнул в ворота церкви.
В просторном дворе никого. С макушки ближайшей ели, сам себе судорожно продирижировав крыльями, сухо каркнул ворон.
Поднявшись по высоким ступенькам церкви, Щербаков стянул вязаную шапочку, сунул в карман, перекрестился. «Отец умер», – напомнил он себе. Потянул за массивную ручку, подергал. Дверь не поддавалась. «Заперто. Закрыто еще». Посмотрел на часы: пять минут десятого. Мелькнул смутный страх: опоздал, а теперь церковь заперли, опоздавших не впускают. Но тут же подумал, что так не бывает, он о таком не слышал, чтобы опоздавших не пускали. Все-таки прислушался: тихо. Свободной рукой нахлобучив шапку на голову, развернулся, оглядел двор.
Никого. В глубине двора – большой двухэтажный дом, крытый шифером. Безо всяких изысков, весь как один исполинский кирпич. Напротив, у самой ограды – сторожка. Щербаков пошел туда.
Постучавшись, толкнул дверь.
Из-под потолка смотрит икона. Возле стены слева пустой письменный стол. Стул задвинут спинкой вплотную к столешнице. Очень чисто и аккуратно, крашеный пол намыт до блеска.
В дверях, ведущих во вторую комнату, появился мужчина лет пятидесяти.
– Скажите, а церковь еще закрыта? – спросил Щербаков, не решаясь шагнуть на чистый пол.
– Закрыта.
– Скоро откроется?
– В три часа.
– В три?
– Да. В три.
– Почему?
Мужчина пожал плечами.
– Здесь в три открывается.
Щербаков уставился в пол, пытаясь сообразить, что теперь делать.
– А… как же…
Ехать в ту церковь, где отпевали отца, к Старому кладбищу? Не успеет. Далеко. Ну и врачиха, опять же. Не успеет. Надо было заранее, вчера надо было. А так можно? Наверное, нет.
Он вернулся во двор. Ворон на макушке ели, так же взмахнув крыльями, каркнул снова.