И вот я опять пускаюсь в плавание, как водится с пустым кошельком (у меня было всего 50 долларов, отец не мог дать мне больше), почти без вещей (зимнюю одежду я оставила маме), но иначе и не скажешь с огромным багажом надежды и робкой радости, присущей тем, кто чуть ли не с ужасом наблюдает, как материализуется их мечта, казавшаяся несбыточной. 29 июня 1947 года я сошла на берег в раскаленном от жары Неаполе, в сопровождении Росси-Лемени и сеньоры Луизы Багарози, жены Эдоардо, решившей начать карьеру певицы в Италии. Мы оставили чемоданы на складе в Неаполе, собираясь забрать их позже, и налегке отправились поездом в Верону. Мы достали только одно свободное место, и всю ночь просидели на нем, сменяя друг друга, и так и не сомкнув глаз, потому что стоящие нетерпеливо поглядывали на стенные часы в ожидании своей очереди. В день моего прибытия в Верону ко мне в отель «Академия» приехали мой бедный друг Гаэтано Помари, заместитель интенданта[29] «Арены», и Джузеппе Гамбато, вице-мэр и любитель искусств. Они пригласили меня на ужин в мою честь, который должен был состояться на следующий день. Я, разумеется, согласилась, и там, не прошло и суток после того, как я ступила на итальянскую землю, я пожала руку своему будущему мужу Джованни Баттисте Менегини. Позвольте мне здесь подробно рассказать о встрече с мужчиной моей жизни: эту главу своей истории все женщины вспоминают с особым удовольствием. В то время мой муж жил под одной крышей с бедным Помари, потому что его квартиру конфисковали во время войны; будучи страстным поклонником оперы, он с готовностью принимал участие в долгих дискуссиях, которые всегда предшествовали открытию сезона в Вероне. Накануне моего приезда, он в шутку спросил: «Какую миссию вы возложите на меня по случаю «Джоконды»? Позвольте мне на этот раз отвечать за балерин. Вот уж нет, ответили ему организаторы, ты займешься примадонной, эта американка приезжает завтра, и мы как раз рассчитывали передать ее под твою опеку».
Баттиста в те дни выглядел очень усталым. Крупный кирпичный завод, директором и совладельцем которого он был, занимал все его время. В тот вечер, отправляясь из офиса на ужин, он решил, что лучше будет просто передохнуть на следующее утро ему как обычно предстояло выходить очень рано. Поднимаясь по лестнице (его квартира находилась прямо над рестораном «Педавена», где мы ужинали), он наткнулся на официанта Джиджотти, я даже помню его имя, который сказал ему на веронском диалекте: «Пойдемте, сеньор, иначе мистер Помари рассердится». «Титта» (как я его называю) притворился, что не расслышал, но, поскольку официант не отставал, поколебавшись нескольких секунд решающих для моей жизни он развернулся и быстро спустился к нам. Помню, когда нас представили, он был одет во все белое, и я подумала: «Это честный и искренний человек, он мне нравится. «Потом я забыла про него, еще и потому что нас не посадили рядом, да и без очков (как вы знаете, я очень близорука) я весьма смутно различала его черты. Но потом Луиза Багарози, сидевшая рядом со мной, передала мне приглашение от Менегини. Баттиста предлагал отвезти ее, меня и Росси-Лемени в Венецию. В ту минуту я согласилась, но на следующий день передумала: мой багаж еще не прибыл, и единственный имеющийся у меня наряд был на мне. Росси-Лемени, однако, так настаивал, что ему удалось меня уговорить. В итоге я поехала с Баттистой в Венецию, и во время этого путешествия и родилась внезапно наша любовь.
Должна сказать, что в то время Титта еще не слышал, как я пою, это произошло недели через три, когда маэстро Серафин прибыл из Рима дирижировать моей «Джокондой», чем я безумно гордилась. Прослушивание организовали в театре Аделаиды Ристори, и все прошло прекрасно. Я была счастлива, Серафин полон энтузиазма, а Баттиста и подавно.
Но, как обычно, во время генеральной на «Арене» мне пришлось заплатить высокую цену за свой успех. Во втором акте, чтобы не свалиться в декоративное море, окружавшее сцену, я пошла по коридору, предназначенному когда-то для выхода хищников. Там, к счастью, оказались деревянные мостки, иначе я бы разбила голову о камни. Но щиколотку я вывихнула, и вместо того, чтобы сразу наложить повязку, решила продолжить репетицию. (Со мной часто случались такие приступы профессиональной ответственности, и всегда в ущерб себе). К концу третьего акта щиколотка так опухла, что я на ногу не могла ступить. Мне вызвали врача, но было уже поздно, и я из-за боли всю ночь не сомкнула глаз. Помню, что испытывала тогда особую благодарность и нежность к Титте, который до рассвета просидел на стуле у моей кровати, пытаясь утешить меня и помочь.