Лаффон помолчал, потом покачал головой.
— Нет, все было не так.
— Что? — опешила Серра.
— Это неприемлемая версия.
— Я думала, что приемлемой может быть только правда.
— Не для официальных целей, — доверительно сообщил ей комиссар.
— Может быть, господинсамрасскажет мне, как было дело?
Женщина почувствовала, как к ней возвращается давняя ярость.
— Фозиан погиб как герой.
— Неужели? — только и смогла произнести Серра.
Ей хотелось, чтобы это слово прозвучало как можно более язвительно, но этого не получилось.
— Да, капитан. Он не пощадил жизни, спасая товарищей от опасности, в которую они угодили из-за неумелого командования.
— При всем моем уважении, господин, все было совсем не так.
— А вот Совет рассудил, что именно так, — сочувственным тоном указал комиссар.
Но у меня есть свидетели. Можно опросить моих бойцов.
— А, твои преданные боевые товарищи!.. Боюсь, все они подтвердили, что причиной гибели Фозиана послужило твое нерадение.
— Это не так, комиссар, — возразила она, понимая, что если ее люди и дали такие показания, то лишь потому, что их к этому принудили. — Все поставлено с ног на голову из-за семьи Фозиана.
— Я понимаю, тебе трудно на это решиться. Но ты можешь облегчить дело. Просто признайся в том, как все случилось...
— Как все случилось по твоим словам, господин.
— Признайся, и я обещаю, что добьюсь для тебя самого мягкого приговора.
— Ты просишь меня солгать да еще и оговорить себя.
— Я прошу тебя не играть на руку врагам империи.
— О чем идет речь?
— Я говорю о Ринтарахе, о его агентах, бунтовщиках и прочих негодяях. Если им станет известно, что отпрыск одного из правящих домов оказался... не на высоте, это нанесет ущерб авторитету государства.
Серра издала приглушенный смешок.
— Прошу прощения за грубость, господин, но это чушь собачья. Вся страна, а значит, и каждый ринтарахский лазутчик, хотя бы отчасти отрабатывающий свой хлеб, знали, что Фозиан был испорченным, вздорным, взбалмошным паршивцем. Ему просто захотелось поиграть в воина, и в соответствии с его происхождением парня запихнули в отряд особого назначения, несмотря на все мои возражения. А теперь выходит, что расплачиваться за эту дурь должна я!
— Не могу назвать твои речи благоразумными, — заметил комиссар, и в его фальшиво-доброжелательном тоне послышался намек на угрозу.
— Я всегда была предана власти, — заявила Серра, пустив в ход свой последний довод.
— Так почему бы тебе не подтвердить свою преданность, последовав моему совету?
— Да какое вообще значение могут иметь мои слова? Какая разница, отрицаю я что-то или признаю: все равно обнародована будет официальная версия.
— Конечно, — согласился он, — но мало обнародовать версию, нужно, чтобы она была встречена с доверием. Твое публичное признание выбьет почву из-под ног у всякого рода клеветников и смутьянов, покончит с любыми сомнениями и спасет честь семейства Фозиана.
— Я требую проведения открытого процесса, и пусть меня судят равные мне по рангу.
— Об этом не может быть и речи.
— Я настаиваю лишь на том, на что имею право как гражданка Гэт Тампура.
— Прав у тебя ровно столько, сколько мы позволим тебе иметь, — твердо и сурово отрезал Лаффон. — Ты сама знаешь, что, когда речь идет о вопросах государственной безопасности, мы не позволяем полоскать наше грязное белье у всех на виду.
— А если я соглашусь на это... заявление, что будет со мной?
— Как уже было сказано, я использую все свое влияние, чтобы приговор не был суровым. — Он выдержал ее взгляд и добавил: — Обещаю.