Они засмеялись тому, как при луне искрились красные капли на ослепительно белом снегу.
– Ты любишь меня, Вольф Гонтрам? – спросила она. Он ответил: «Я только о тебе и думаю».
Она помолчала немного, потом спросила опять: «Если бы я захотела – ты бы спрыгнул с балкона?»
– Да, – сказал он.
– И с крыши? – Он кивнул.
– И с башни собора? – Он опять кивнул головой.
– Ты бы сделал все для меня, Вельфхен? – спросила она.
– Да, Альрауне, если ты только любишь меня.
Она подняла голову и выпрямилась во весь рост. «Я не знаю, люблю ли тебя, – медленно произнесла она. – Но ты бы сделал это, если бы я тебя не любила?»
Дивные глаза, которые он унаследовал от своей матери, как-то особенно полно и глубоко заблестели. И луна наверху позавидовала этим глазам – спряталась поскорее за башню собора.
– Да, – ответил юноша, – и тогда.
Она села к нему на колени и обвила руками шею: «За это, Розалинда, – за это я тебя еще раз поцелую».
И она поцеловала его – еще более продолжительным, пламенным поцелуем и укусила еще больнее и сильнее. Но они уже не видели красных капель на белом снегу – завистливая луна спрятала свой серебряный факел…
– Пойдем, – прошептала она, – пойдем, пора!
Они обменялись туфлями, стряхнули снег с платьев, открыли дверь и вошли в зал. Там ярким светом сверкали люстры, – их окутал горячий душный воздух.
Вольф Гонтрам зашатался и обеими руками схватился за грудь. Она заметила. «Вельфхен?!» – вскричала она. Он ответил: "Ничего. Ничего – что-то кольнуло, но теперь
опять хорошо". Они под руку прошли через залу.
Вольф Гонтрам не пришел на следующий день в контору. Не встал даже с постели: его мучила страшная лихорадка. Он пролежал девять дней. Он бредил, звал Альрауне, – но ни разу не пришел в сознание. Потом умер. От воспаления легких. Похоронили его за городом на новом кладбище. Огромный венок темных роз прислала Альрауне тен-Бринкен.
ГЛАВА 11, которая рассказывает о том, как из-за Альрауне кончил свои дни тайный советник
В ночь на 29-е февраля, в високосную ночь, над Рейном пронеслась страшная буря. Она примчалась с юга, принесла с собою ледяные глыбы, взгромоздила их друг на друга и кинула с грохотом о стену Старой Таможни. Сорвала крышу с иезуитской церкви, повалила древние липы в дворцовом саду, сорвала крепкие сваи школы плавания и разбила о могучие быки моста.
Дошла она и до Лендениха. Сорвала несколько крыш и раз рушила старый сарай. Но самое большое зло она причинила дому тен-Бринкенов: погасила вечную лампаду, горевшую перед изваянием святого Иоганна Непомука.
Такого никогда не бывало, с тех пор как стоял господский дом, не бывало много веков. Правда, благочестивые крестьяне на следующее утро снова наполнили маслом лампаду и снова зажгли ее, – но они говорили, что это предвещает большое несчастье и конец тен-Бринкенов. Святой снимает руку свою с благочестивого дома: и он дал тому знамение в страшную ночь. Ни одна буря в мире не могла бы загасить лампады, если бы он не захотел…
Знамение – так считали люди. Однако некоторые шептали друг другу, что это была вовсе не буря: это барышня вышла в полночь – и загасила лампаду.
Но, казалось, люди ошибались в пророчествах. В господском доме, несмотря на пост, шел праздник за праздником. Окна ярко светились каждую ночь. Слышалась музыка, громкий смех, пение и крики.
Так хотела Альрауне. Ей надо было развлечься, говорила она, после тяжелой утраты, ее постигшей. И тайный советник ходил за нею по пятам, будто взял на себя роль Вольфа Гонтрама. Жадно окидывал он ее взглядом, когда она входила в комнату, и провожал ее жадным взглядом, когда она уходила. Она замечала, как горячая кровь струится по его старым жилам, – громко смеялась и дерзко закидывала голову.