Мать-настоятельница, г-жа де Бельфиль, дочь Маркиза де Коза, состояла в родстве с г-ном де Лобардемоном, государственным советником и впоследствии интендантом провинции Турень, Анжу и Мэн. Госпожа де Сазилли была родственницей кардинала де Ришелье. Обе дамы де Барбезье, сестры, принадлежали к дому Ногеров. Мадам де Ла Мот была дочерью Маркиза де ла Мотт Бараса из Анжу. Была еще некая мадам Д'Эскубло, из того же рода, что и архиепископ Бордо. Таким образом, они могли тешить себя мечтами о будущих успехах, когда им случилось потерять своего прежнего настоятеля Мусо, который отвечал за их духовное благополучие.
Теперь нужно было искать преемника. Грандье, никогда не имевший никакого отношения к монастырю, тем не менее предложил себя в качестве кандидата. Это предложение было с презрением отвергнуто, и настоятельница, госпожа де Бельфиль, сильно поссорилась с одним из своих друзей, который уговаривал ее назначить этого священника. Выбор монастыря пал на каноника Миньона, человека значительных заслуг, у которого духовные дары были равны интеллектуальными. Грандье, уже отчаявшийся в собственной неудаче, был еще больше раздосадован назначением Миньона. Контраст во всех отношениях между его характером и характером каноника был слишком велик, чтобы можно было ожидать какого-либо другого результата. Всякий честный человек гордится безупречностью своей профессии и не может благосклонно смотреть на коллегу, который ее позорит, и говорить о нем благосклонно. Итак, викарию нечего было ожидать от каноника, который был очень близок с епископом3, и ему уже было известно мнение Миньона, высказанное во время первого процесса. Эти обстоятельства вряд ли могли заставить Грандье благосклонно взирать на своего удачливого конкурента, и поэтому он решил завалить работой духовника и его исповедующихся.
Из всех функций, которые должен выполнять священник, ни одна не требует такой деликатности обращения, как исповедь4!
Она становится еще более деликатным, когда речь заходит о совести монахинь. Тревога новоиспеченного духовника в такой ситуации была легко понятна Грандье, и он постарался утешить себя за неудачу в получении желанной должности.
Как бы то ни было, в стенах монастыря стали проявляться необычайные симптомы у монахинь, но они были замалчиваемы, насколько это было возможно, и не были известны за пределами стен. Поступить иначе означало бы нанести новому учреждению серьезный удар и погубить его при рождении. Это понимали монахини и их духовник. Поэтому было решено действовать в величайшей тайне и излечить или, по крайней мере, смягчить зло.
Они надеялись, что Бог, тронутый терпением, с которым было вынесено наказание, сам, по Своей милости, пошлет им лекарство.
Это было все, что могло придумать благоразумие, но человеческое благоразумие, всегда бесконечно ограниченное в своих воззрениях; Божественное благоразумие-совсем другое дело. Бог решил, что тайна беззакония больше не должна лежать погребенной. Как церковь, при своем рождении, получила большой кредит через подобные события5, так и в данном случае, это послужило возрождению веры истинно верующих, и так будет снова в будущих временах.
Лудуну было суждено увидеть события такого рода, чтобы просветить тех, чья совесть, хотя и искаженная, сохранила некоторые остатки изначального добра, и чтобы ослепить души, омраченные гордыней, и сердца, полные разврата.
Как обычно бывает, экстраординарные признаки, проявляющиеся в лицах монахинь, принимались за последствия половой болезни. Но вскоре возникли подозрения, что они происходили от сверхъестественных причин.
Таким образом, монахини, наняв аптекарей, а также врачей телесных и духовных священников, были вынуждены обращаться к мирянам, ибо духовник их уже был бессилен помочь. Их было семнадцать человек, и все они оказались либо полностью одержимыми, либо частично под влиянием лукавого.
Все это не могло произойти без того, чтобы по городу не распространились какие-нибудь слухи; смутные подозрения распространились по всему городу. Если бы даже монахини хранили эту тайну, то их скромные средства вскоре были бы истощены чрезвычайными расходами, которые они должны были бы понести, пытаясь скрыть свое горе, и вместе с количеством людей, занятых их исцелением, это должно было сделать дело более или менее публичным. Тот факт, что они были одержимы бесами, изгнал всех из их монастыря, как из дьявольской обители, даже тех, кто были их лучшими друзьями. Другие же смотрели на этих женщин как на сумасшедших.