Умоляюще и повелительно.
Томно и темно.
Но я не могу. Не смею.
Отчего-то мне хочется плакать.
Но вместо этого я улыбаюсь:
Какая ты красивая, пытаюсь перевести происходящее в другую плоскость. Кто-то сегодня будет очень доволен, кажется, у меня действительно получается плоско.
Ты будто не слышишь.
Смотришь, будто издалека, будто из какой-то своей глубины, видя и не видя меня.
Кто-то сегодня будет очень, очень доволен, а завтра тем более, гну я свою гнусную линию и глажу твою левую руку.
И на ней тоже этот рисунок. И снова я улыбаюсь, вернее, пытаюсь улыбнуться. Наверное, это должно было бы как-то тебя ободрить. Или меня.
Наконец ты, кажется, очнулась:
Кто доволен? Кто-то, кто живёт в этом доме?
Сам себе я сейчас противен.
Да, отвечаю, но почему-то голос мой глупо срывается, и выходит как-то хрипло, сипло, почти без голоса, и это звучит до того омерзительно жалко, что на душе у меня становится ещё гаже.
Ты неопределённо, но мне кажется, что грустно и разочарованно а может быть, даже зло хмыкаешь, затем ещё печальнее, ещё темнее, чем прежде, совсем уже тёмным взглядом, смотришь на меня и я наконец
и я наконец целую её, твою левую грудь потому что мне кажется, что так, с рисунком, она как будто одета и не так страшно хотя всё равно страшно, как будто в омут прикоснуться к ней губами.
И после, я не знаю, как это получается, но ты, ты сама целуешь меня, и я тебе отвечаю.
Мне не нравится: какой-то странный привкус «Курила, пока мы ждали у изгороди», вспоминаю. Но не отступаю, а продолжаю целовать тебя и мне жалко почему-то мне жалко тебя, себя кого-то или чего-то ещё и я боюсь, боюсь тебя обидеть. И отпустить тебя я тоже боюсь.
От тебя, от твоих щёк, твоей шеи, плеч и рук ничем, совсем ничем не пахнет: ни свежим, ни пряным, ни сладким, ни терпким и это кажется мне таким странным и таким правильным одновременно: иначе и быть не может, так и должно быть. И всё это только усиливает ощущение сна.
И тут наконец внезапно эта пытка заканчивается.
Заканчивается эта, и также внезапно начинается другая.
Шаги на лестнице.
Нас буквально отшвыривает друг от друга.
Ты забиваешься в какую-то нишу между шкафами, я же инстинктивно бросаюсь к двери, ключа нет, и на всякий случай я всем телом налегаю на неё и жду.
Изогнутая золотистая ручка на белом крашеном начинает наконец поворачиваться.
¡Estoy desnuda!2 громко, отчётливо и возмущённо произносишь ты.
Я ещё сильнее налегаю на дверь, но она всё равно начинает открываться. Видимо, кто-то, кто сильнее меня, навалился на неё с той стороны.
¡Estoy desnuda!! кричишь в исступлении.
¡La lavadora, senora Dina! La lavadora3, слышится мужской голос.
Громкий, уверенный и даже как будто весёлый. И будто бы даже успокаивающий.
Наверное, кто-то из слуг. Пришёл вынуть бельё из стиральной машины. Так вот, оказывается, что это за шум.
¡Estoy desnuda!! ¡No entres!!4 уже не кричишь, а верещишь ты из своей ниши.
Но дверь всё равно продолжает медленно открываться, из под неё брызжет яркий свет.
Всё происходит очень быстро.
Я бросаю дверь и опрометью несусь в тот тёмный противоположный угол комнаты, туда, в твою нишу, где мы, уже вдвоём, еле умещаемся. Ты суёшь мне какие-то вещи прикрыться (оказывается, я тоже уже почти нагой) какие-то маечки, юбочки, что-то тоненькое, я путаюсь в каких-то лямочках, прозрачных оборочках. Надеть на себя такое, тем более быстро, совершенно невозможно. Немыслимо. Сама же ты прижимаешь к себе что-то нежно-салатовое, похожее на балетную пачку. «Так мы в гардеробной», наконец доходит, осеняет, озаряет меня. Только толку от этого
Кажется, всё же Он меня видел. А я Его нет. И мне показалось, что Он усмехнулся. Точно усмехнулся. Он прошёл в помещение, которое я ранее принял за ванную комнату. На самом деле это прачечная-гладильная. Здесь, в Farore, такие комнаты есть во всех уважаемых и «уважающих себя» домах.
Вдруг перед нами, вернее, между Ним и нами, с шипением выросла, выдвинулась из стены ширма, а точнее, какой-то белый, как будто бумажный, матовый экран, как в восточном театре теней. Проехал по рельсам в полу и в потолке, я только сейчас заметил эти серебристые ленты, и замер. Стало ещё тише, чем было. Отчётливо слышен сейчас только тот самый звук невнятный, но непрестанный не то змеиный шелест, не то осиный зуд Хоть я и знаю теперь, что это машина стирает.