Елена Пестерева
Инстинкт просвещения
© Е.С. Пестерева, 2021
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2021
Предисловие автора
Моя первая публикация как критика рецензия на поэтический сборник была написана и опубликована в 2011 году. В тот момент я ясно понимала и могла объяснить, что для меня литература и для чего она нужна миру, что мне важно в критике, чего я хочу от прозы и поэзии, чего я хочу от писателей и читателей, и зачем этим сущностям я сама. С тех пор прошло десять лет. По перечисленным вопросам я чувствую растерянность и недоумение разной степени выраженности.
В эту книгу я собрала статьи, обзоры, рецензии, заметки, интервью, эссе, манифесты и описания литературных вечеров, написанные в разное время, опубликованные и нет. Опубликованные отредактированы, сокращены, дописаны, часть купюр, сделанных при публикации, восстановлена.
Я все еще считаю, что литература частный случай речи, и ее главная задача коммуникативная. Это путь от одного человека к другому. Поэтому материалы в книге расположены вне хронологии, отечественная поэзия соседствует с иностранной прозой, а жанры критики перемешаны между собой. Мне хотелось объединить материалы по авторам и группам, таким образом, каким они существуют на моей литературной карте. В результате пришлось рассказывать о Нате Сучковой сразу после Марии Марковой, а о Сергее Гандлевском сразу после Алексея Цветкова. Этот путь от меня как критика к читателю кажется мне самым прямым.
Вместо введения
Какие книги на вас повлияли больше всего?
Первые 25 лет жизни я жила в коммунальной квартире. В библиотеке на несколько полок чудом был Мандельштам, изданный во Владивостоке, сборник с ладонь, мягкая обложка, синий. Первое прочитанное стихотворение «Сегодня дурной день», второе рядом на развороте про то, что «своей булавкой заржавленной / достанет меня звезда», и я решила, что ничего. Третье про раковину без жемчужин, и мне не понравилось. Четвертое про «я качался в далеком саду на большой деревянной качели». Была осень, мне было шестнадцать, мне не нравились вообще ничьи стихи, да и проза, да и люди тоже не очень. Но деревянная качель под соснами раскачалась перед моими глазами, и я до сих пор ее вижу.
В школьной библиотеке нашлась книжка с выдержками из дневников Толстого, я читала, как каждый день он мучается виной и отвращением к себе и дает бессмысленные клятвы не шататься по гостям, не играть в азартные игры, не болтать пустых сплетен, не ходить к девкам и то ли верит, что в этот раз сможет, то ли с самого начала знает, что все это напрасные усилия, то ли и то, и другое одновременно. Я бы сказала, было ощущение, что я прекрасно его понимаю, но на самом деле оно было противоположным: что меня наконец-то кто-то понимает и это приносит облегчение.
Позже, лет в 1820, это были «Исповедь» Августина и «Шпиль» Голдинга как я сейчас замечаю, они продолжили тему внутреннего конфликта и войны человека с самим собой. Мандельштам их спасительно уравновешивал своим изумлением перед даром жизни и воздушным сиянием лирики.
НГEx libris, 21 ноября 2019
Глава первая,
о том, какой хотелось бы видеть критику
Роль критики в современной литературе
(круглый стол, фрагмент)
Последние несколько лет книжные обзоры есть в журналах Marie Clair, Elie, Cosmopolitan, Glamour, Esquire, SNC, Mens Health, Playboy, Домашний очаг, Медведь, Дилетант, Добрые советы и далее, и далее. Добавлять книжную полосу или книжный разворот стало правилом хорошего тона. Это могут быть регулярные обзоры или тематические подборки.
Работая литературным обозревателем в Psychologies, я три года наблюдаю сопротивление и преодолеваю взаимную неприязнь читателей и писателей. Например, ощутимо предубеждение, что современная отечественная проза это очень скучно, сложно и оторвано от реальности, в смысле, делается писателями для писателей, на замкнутый на себе междусобойчик. Второе предубеждение: современная русская проза выискивает наиболее мрачные и травмирующие фабулы и педалирует темы социальных язв, т. е. это проза кромешного ада из одиноких старушек, детдомовских детей, домашнего насилия, убожества и нищеты, причем конфликты либо не разрешаются, либо разрешаются так, что окончательно отравляют жизнь читателю. Добровольно читать такую литературу читатель не согласен. Личный ад у него и без книжек есть.