Темные волосы были зачесаны назад, капли воды сверкали на загорелой груди.
Между этими двумя фотографиями висела черно-белая фотография Алека О'Нила. Оливию заворожили его глаза, такие светлые под темными бровями. Зрачки казались маленькими черными дротиками, пронзившими ее насквозь. Ей стало не по себе. Алек был снят в черном вязаном жакете и белой футболке. Густые темные волосы курчавились у самого выреза. Он слегка наклонил голову, опираясь на согнутую в локте руку. Алек не улыбался. Плотно сжатые губы были под стать холодному обвиняющему взгляду.
Оливия отошла, но Алек О'Нил словно продолжал следить за ней, когда она оказалась перед большим черно-белым портретом Анни. Оливия замерла. Анни казалась знакомой в своей белокожей красоте и в то же время незнакомо живой. Ее волосы окружали голову нимбом, светящимся на черном фоне.
— Боги создали Анни и разбили форму, в которой ее отлили.
Оливия услышала голос мужчины за спиной и обернулась к нему.
— Это вы снимали?
— Да. — Казалось, ему трудно оторваться от лица Анни и посмотреть на Оливию. Но все же он перевел на нее взгляд и протянул руку. — Меня зовут Том Нестор.
— Оливия Саймон. — Она снова взглянула на портрет. — Эта женщина была замечательной моделью для фотографа.
— Это точно. — Нестор сунул руки в карманы джинсового комбинезона. Рукава его синей в белую полоску рубашки были закатаны до локтей, густые светлые волосы покрывали сильные предплечья. — Когда узнаешь, что еще совсем молодой человек умер, думаешь: «Этого не может быть». Потом начинаешь к этому привыкать. Чтобы поверить, что Анни больше нет, мне понадобились месяцы. Мне до сих пор иногда кажется: вот сейчас она войдет в эту дверь и скажет, что это все было шуткой, просто ей захотелось побыть одной. Мне нравится представлять, что она… — Его голос сорвался, он улыбнулся и пожал плечами. — Впрочем, неважно.
Оливия вспомнила женщину на операционном столе, ровную зеленую линию на мониторе, жизнь, ускользавшую из ее ладони.
— Мне надо бы пригласить сюда кого-то из художников, — продолжал Том Нестор. — Мне одному рента не по карману. Алек — муж Анни — помогает платить за аренду помещения. Но я просто представить не могу, как это я буду работать с кем-то другим. Пятнадцать лет мы с Анни делили мастерскую.
Оливия повернулась к нему:
— Мой муж написал о ней статью для «Морского пейзажа». Том удивился:
— Пол Маселли ваш муж? Я не думал, что он женат. Разумеется, Пол не говорил о своей жене. Зачем? Может быть, он и Анни не сказал, что женат.
— Видите ли, он… Мы разошлись.
А! — Том снова уставился на портрет Анни. — Пол по-прежнему заходит сюда время от времени. Говорит, что обустраивает новый дом. Он купил много ее работ. Пол хотел купить и этот витраж, на который вы обратили внимание, но я не могу с ним расстаться.
Оливия взглянула на другие фотографии, потом вернулась в центр мастерской, коснулась угла еще не завершенного витража.
— Как вы это делаете? — спросила она, проводя пальцами по темной полосе между синими стеклянными фрагментами. — Это же свинец, верно?
Том вернулся на свое место за рабочим столом.
— Нет. На самом деле это медная фольга, припаянная стеклом. Подойдите сюда.
Оливия села на стул рядом с ним. Том работал над белыми ирисами на синем и черном фоне. Следующие десять минут она зачарованно наблюдала, как серебристые капли припоя падают на обернутые фольгой края стекла. Радуга от витражей на окнах играла на ловких руках Нестора.
— Вы даете уроки? — неожиданно спросила Оливия, удивив не только Тома, но и себя.
— Обычно нет. — Он посмотрел на нее и улыбнулся. — А вас это заинтересовало?
— Да, я бы хотела попробовать. Хотя я не отличаюсь особыми талантами. — Никогда в жизни Оливия не делала ничего подобного.