мы вынесем все.
и всех.
***
вот Ленин юности балуется
бензином мечты,
вот подо мной колышется
столб из тысячи прочитанных книг,
прожитых людей и повзрослевших детей,
ногтей и пепла,
и я балансирую на нем, как птица
на вершине дыма.
наган для Шаганэ
мне понадобится крепкий чай.
письменный стол и бледное, как спирохета, окно.
еще
тетрадь
и четыре квинтиллиона молекул чернил,
чтобы написать «я тебя люблю».
остальное стихи.
мы вдыхаем и выдыхаем молекулы воздуха,
которыми дышали Есенин и Ленин.
мы сложнее, чем нас хотят упростить.
а чем мы сложней, тем неудобней нас поглощать
как ведьме пионера, который ко всему готов.
вот и эпоха
расчесывает людей компьютерным гребешком
на пробор кому направо, где говядина и наган,
кому налево, где слово и олово.
книга, гнида, ятаган.
и не знаю, к чему приведет
этот неестественный отбор.
а там светские разговоры, сплетни, то да сё,
сквозь меня пронеслась гудящим облаком
стая саранчи,
но я успел накрыть брезентом лунные поля
лунной пшеницы.
после болтовни сохранил что-то важное в себе.
фотографию Шаганэ в нагрудном кармане.
накапливаю истину по крупицам,
как бедный тиран радий.
ничего, ничего.
трепитесь. постите, оболтусы.
светские львицы и шакалы. я сохраню
в кулаке это бобовое зерно.
на страницах шелуха
от арахисовых орешков.
а кто их съел?
пока я писал, пришла белка смерти,
вьется между пальцев черно-оранжевый ветерок,
состоящий из беличьей головы и хвоста.
любопытная, обнюхивает мои слова,
ведь так интересно им, небожителям,
что же я сегодня сочинил
неожиданного, талантливого об этом мире,
самом лучшем из невозможных.
* * *первое свидание.
пытаешься подтолкнуть игру.
продеть иглу сквозь иглу.
еще нет опыта растапливать воск словами,
еще нет фундаментального спокойствия.
прячешь волчье хищное под столом.
все бывает в первый раз,
только жизнь и смерть одна,
а она по уши в меня влюблена.
как топор, всаженный в колоду,
не вырвать
с одной попытки.
и крошатся дни, как школьный мел,
под пальцами, и пишешь уже ногтями, как птенец.
«я тебя люблю» новая глупость,
вспыхиваешь, как аэростат в небе,
взрываешься мгновенно от смущения.
а она чернокосая/якорная/шелковистая цепь
и прямо зарылась на дно глаз, в грунт сердца.
закусив удила, пенал, идешь на штурм.
что нам делать таким двоим? только начата жизнь,
роман о ста тысяч страниц,
а мы уже хотим остаться здесь но нельзя.
нельзя остановить чтение
судьбы.
велосипед для ангела зачем?
летит в лицо снежок первого поцелуя.
у этого моста перила только с одной стороны,
и навешаны замки твои влюбленности.
четверть и латунные, железные, простые
и вычурные. но настоящая любовь
там, где нет перил,
где провал,
где художник продолжение не нарисовал.
заглянуть бы за раму, подтянуть холст,
как кожу, покажи, что там?
всегда интересна
в компьютерной игре дверь,
от которой нет ключей.
женщина, которая не создана,
чтобы открыться.
скафандр и бабочка
когда умрешь, позвони.
если будет декабрь и голодные синицы.
если будет связь сразу набери меня,
чтобы вздрогнул под потолком
шершавой шаровой молнией,
небритой щекой.
когда умрешь расслабься, как я учил.
парашютисткой падай вверх к ягнятам, в облака.
не бойся: в опрокинутых желтых волчьих глазах
прошлое шелковый купол смотри, не дай отобрать
память
маразматикам и бомжам
рая
на сувениры и белье.
и не оглядывайся.
отпусти этот мир, как шар
сладостный, медленный антикошмар.
как воздушного змея,
который тебя укусил.
.
я
законсервирую наши образы,
милые безобразия, как персики,
в колбах/фоторанах/эмбрионах души.
искрящийся, бенгальский голос.
жесткий смех. тату лисицы
на ключице.
блестки бессмертия в словах.
там,
в лобных долях неба, где ты не умрешь.
когда ты умрешь,
расшнуруй корсет ребер,
распусти позвоночник,
стань сиреневым цветком сверхплоти,
гибкой и хлесткой.