Б) Рассматривая премодерн и модерн, философы постмодерна интерпретировали их в соответствии со своими убеждениями и взглядами, расставляли соответствующие акценты и вычитывали своих предшественником отнюдь не классическим способом. Поэтому нашей целью будет не классическое прочтение философов античности или средневековья, но описание философской артикуляции «new normal». По этой причине важны будут, в первую очередь, интерпретации философами постмодерна их предшественников.
Это даст, пусть и не исчерпывающую, но внятную и обозримую картину трехфазовой модели постмодерна. На достоверность такого подхода «указывает сама современная западная мысль, хотя и весьма парадоксальным образом. Почти каждый крупный представитель буржуазной философии XX столетия специально фиксирует свое критико-полемическое отношение к буржуазной философской культуре классического периода. Демонстративный отказ от философской классики при сохранении скрытой внутренней зависимости от нее (явление, достаточно хорошо известное из анализа модернистских движений в любой сфере культуры) таково, на наш взгляд, исходное отношение, позволяющее понять, в чем состоит историческая, смысло-временная целостность современной буржуазной философии»2.
Для удобства читателя мы рассмотрим основные черты каждой фазы, подробнее остановимся на философах постмодерна и их концепциях, которыми была обогащена современная философская мысль и, наконец, покажем, каким образом функционирует эта фазовая модель, как она разворачивается в истории и переходит от объяснения мира к игре с Текстом. Видение истории как поэтапной цепочки типа «премодерн модерн постмодерн» это не хронологическое, а социо-философское измерение времени. Поэтому описание цепочки будет также осуществляться через описание основных социо-философских дискурсов каждого этапа.
Отличительная особенность премодерна в том, что он удивляется (в том смысле, который вкладывали в это действие Платон и Аристотель, где удивление это начало выхода из привычного) смертности. Люди рождались и умирали как времена года и снова рождались, заключенные в циклическое время античности. Весь мир был един и сакрален, бытийности и субъектов попросту не существовало. Мир отличался неделимостью и еще не познал дуализма следующей эпохи. Это отражалось и в обычной жизни, в которой не было жесткой социальной дифференциации.
В своем историческом измерении премодерн распадается на архаичное и традиционное общества.
Архаичное общество это общество охотников и собирателей, общество инициации, устной культуры коммуникации, орфико-пифагорейской традиции.
И Платон, и Аристотель выдающиеся философы этой эпохи начинаются с опыта сакрального, опыта столкновения с чудом. Вот как описывает характер сократической инициации Платона Эдуард Шюре, философ-традиционалист, занимавшийся проблематикой инициатических учений античности:
«Светлый образ Сократа, умирающего за истину и беседующего в свой смертный час с учениками о бессмертии души, запечатлелся в уме Платона, как самое прекрасное из зрелищ и как самая святая из всех мистерий. Это было его первым великим посвящением. Позднее он изучал физику и метафизику и много других наук; но он навсегда остался учеником Сократа. Он передал нам его живой образ, влагая в уста своего учителя сокровища своей собственной мысли»3.
Философский мир архаичного общества не знает церковной религии и теологии, в жизнь человека включена смерть, в тело дух, всё гармонично и едино. К примеру, в пифагорейском союзе воедино сливались музыка, математика, философия и синтезируясь в обобщенное, абстрактно выраженное знание, все эти направления выполняли функцию медитативной практики, очищающую душу и подготавливающую адепта к восприятию истины.
Вторая важная характеристика архаичный мир не знает зла. Даже Аристотель трактует зло как малую степень добра и не решается двинуться дальше, это немыслимый ход для человека античности, равносильный принятию концепта «нуля», ему неизвестного:
«Таким образом, получаются и эти вот нелепости, и то, что элемент, противоположный [единому], будет ли это множество или неравное, т. е. большое и малое, есть само-по-себе-зло (поэтому один из них избегал приписывать единому благо: ведь раз возникновение из противоположностей, то было бы необходимо, чтобы зло составляло природу множества; другие же утверждают, что неравное составляет природу зла). Отсюда получается, что все существующее, кроме одного самого-по-себе-единого, причастно злу, что числа причастны более чистому злу, нежели [пространственные] величины, что зло есть вместилище блага и что оно причастно пагубному [началу] и стремится к нему, ибо одна противоположность пагубна для другой. И если, как мы говорили, материя есть каждая вещь, сущая в возможности (например, для действительного огня огонь, сущий в возможности), то само зло будет благом в возможности»4.