Во всех этих сказках влюбленный мужчина оживляет «холодную красавицу», которая символически изображается мертвой или спящей. Своей любовью он пробуждает ее к жизни, делает счастливой! Понимаете?..
А еще есть «Аленький цветочек». Там уже любовь девушки спасает принца от заклятия старой ведьмы. В «Снежной Королеве» — Герда излечивает Кая. В «Щелкунчике» Гофмана такая же история. Здесь мужчины чаще всего изображаются уродливыми — Чудовище в «Аленьком цветке». Щелкунчик. Уродство — это тоже символ.
Оно символизирует грубость, черствость, жестокость. Кроткое женское сердце преображает «урода», делает его добрым, чутким, нежным, ласковым.
Короче говоря, это архетипический сюжет. То есть он повторяется из сказки в сказку, из мифа в миф. Он о чем-то очень важном, о чем-то сокровенном. Любовь не хочет навязаться, нет. Она рассчитывает перековать любимого, воспитать его. Ради лучшей жизни, конечно. Но как раз в этом и состоит ее главный парадокс…
— Андрей, а почему ты говоришь, что любовь против рассудка? — спросил Гаптен.
— Почему? — переспросил Андрей, словно удивившись моему вопросу. — Потому что настоящим «подарком» для тебя будет только то, что ты хочешь, то, о чем ты сам мечтаешь. Если же тебе что-то дарят, а ты в этом не особенно нуждаешься и не мечтал никогда, то это уже не «подарок», это хлам и причиненные неудобства.
Но любовь иногда доставляет влюбленному такую бездну страданий, что он и слушать не будет, если ему сказать, что в его даре любимый человек не нуждается. Влюбленный не поверит. Разве можно отказаться от того, что он выстрадал с такой болью?! Нет, это, на взгляд влюбленного, просто безумие!
А если любимый человек все-таки «почему-то» отказывается от его любви. То, рассуждает влюбленный, значит, он просто не видит, не понял еще или не дозрел. Вот дозреет, увидит, поймет — и тогда уж оценит! Вот тогда уж — да! «Но может быть поздно!» — этим влюбленный утешается. «И переждать не сможешь ты трех человек у автомата»… Великая иллюзия любви.
Андрей процитировал строчку из какой-то неизвестной мне песни. Гаптен понимающе посмотрел на него и грустно улыбнулся.
— Но Данила-то, Данила?.. — не понимал я. — Как же он?.. Он же ее совсем не знает!
— Он чувствует, — ответил Андрей. — Он же чувствует свое чувство… Но он нам сам об этом сказал. Сейчас он еще принесет в жертву своей любви дружбу, дело, все. И тогда его чувство совсем подорожает. Он Нине предложит поистине дорогой подарок… Только, боюсь, она его не оценит. Вряд ли она ждет парня из России… Пусть даже и Избранника.
— А я вот боюсь, что оценит. И что ждет… — Гаптен выглядел то ли смущенным, то ли озадаченным. — Я вам еще не все рассказал… Нина — ученица Катара, одного из Темных Посвященных. Помните?
— Катара? — удивился я.
— Кто это? — спросил Андрей.
— Ну, он же говорил тогда, на Встрече Двадцати Четырех… От лица Темных…
И тут я сразу же вспомнил этого человека с темным, землистым лицом, черной бородой, в одеянии, похожем на монашескую сутану.
— А-а-а… — протянул Андрей. — Его звали Катар?
— Да, это и был Катар, — подтвердил Гаптен. — Так вот, Нина… Она его ученица.
Андрей вздохнул и тяжело, с шумом выдохнул.
— Черт! Черт! Черт! — от отчаяния он трижды ударил кулаком по подлокотнику.
Я потерял дар речи.
— И Светлые думают, что все действительно в этой ее книге… — добавил Гаптен. — Она упоминается в пророчестве о вавилонской блуднице. Единственное, чего мы пока категорически не понимаем, это какова суть Второй Печати. Поймем, будет у нас противоядие. Не поймем — все.
Сэм проснулся, глянул на часы. Надо вставать. Сил никаких, но надо. Повернулся, посмотрел на вторую половину постели. Пусто. Одеяло откинуто, простыня слегка смята, на подушке длинный женский волос. Пощупал. Холодно.