Где-то за сплошной чередой деревянных чистеньких трехспаленных домиков, тысячами проплывавших мимо, пока они неслись через темно-бежевые холмы, скрытое едким смогом, отсутствовавшим в дремотном и удаленном от побережья Сан-Нарцисо, пряталось море; тот самый невообразимый Тихий океан, где не было места всяким серфингистам, пляжным постройкам, канализационным системам, нашествиям туристов, загорающим гомосексуалистам и чартерной рыбной ловле, – огромная яма и памятник уходу оторвавшейся Луны; не слышалось шума, не чуялось запаха, но океан был там; отдельные участки мозга, минуя глаза и барабанные перепонки, вдруг начинали регистрировать какой-то приливно-отливный процесс, который не мог уловить даже самый тонкий микроэлектрод. Еще задолго до выезда из Киннерета Эдипа уверовала в некий принцип, согласно которому океан нес искупление грехов южной Калифорнии (разумеется, не той части, где жила она сама, поскольку там, похоже, все было в порядке); в ней билась подспудная мысль о том, что, как бы мы ни резвились у его берегов, истинный океан остался неоскверненным, целостным и способным даже у берега обратить любое безобразие в более общую истину. Но возможно, это было лишь впечатление, бесплодная надежда, возникшая в тот день, когда они предприняли свой стремительный бросок, который любое море могло бы резко прервать.
Миновав землеройные машины, они въехали в абсолютно безлесную местность – обычный священный рельеф – и постепенно, виляя по песчаной дороге, спустились по спирали к скульптурным очертаниям водного пространства, именуемого озером Инверэрити. Посреди него, на круглом острове, омываемом легкими голубыми волнами, чужеродно торчало здание зала собраний – коренастая сводчатая и бледно-зеленая реконструкция европейского казино в стиле «ар нуво». [47] Эдипа тут же в нее влюбилась. «Параноики» выгрузились из машины, волоча за собой музыкальные инструменты и дико озираясь, словно надеясь найти в белой песчаной колее розетки, куда их включить. Эдипа вынула из багажника «импалы» корзинку холодных сэндвичей с баклажанами и пармезанским сыром из итальянской забегаловки, а Метцгер выволок чудовищных размеров термос с текилой. Беспорядочной толпой двинулись они по берегу к маленькой бухточке, где стояли суденышки тех владельцев, которым не досталось места у причала.
– Чуваки, – завопил Дин, а может, Серж, – давайте сопрем катер.
– Верно, верно, – завизжали девчонки. Метцгер закрыл глаза и упал, споткнувшись о старый якорь.
– Зачем бродить с закрытыми глазами, Метцгер? – спросила Эдипа.
– Воровство, – ответил Метцгер. – Возможно, им понадобится адвокат.
Среди прогулочных катеров, привязанных вдоль пирса, как выводок поросят, раздалось хрюканье мотора и появился дымок, указывающий, что «Параноики» действительно завели чью-то лодку.
– Валите сюда, – звали они.
Внезапно – дюжиной катеров дальше – поднялось нечто, закутанное в голубую полиэтиленовую штормовку.
– Малыш Игорь, – произнесло оно, – помоги мне.
– Знакомый голос, – сказал Метцгер.
– Скорей, – поторопила штормовка, – пусти меня прокатиться с твоими парнями.
– Быстро, быстро, – кричали «Параноики».
– Мэнни Ди Прессо, – кисло представил фигуру Метцгер.
– Твой приятель, актер-юрист, – вспомнила Эдипа.
– Не так громко, – попросил Ди Прессо, тут же прикидываясь полиэтиленовым конусом и крадучись пробираясь к ним. – Они следят. С биноклями.
Метцгер помог Эдипе взойти на борт готового к угону катера – 17-футового алюминиевого тримарана, носившего имя «Годзилла-II», – и протянул руку, намереваясь втащить в лодку и Ди Прессо, но ухватил лишь пустой пластик, который от рывка слетел, и под ним оказался сам Ди Прессо в водолазном костюме и в защитных очках.
– Я все объясню, – сказал он.
– Эй, – слабо донеслись с берега два крика, прозвучавшие почти в унисон.