Высокий, нескладный и рыжеволосый Лакоссад, несмотря на блестящие оценки на конкурсных экзаменах, был послан обычным инспектором в Орийак, весьма далекий от его родной Тулузы, - и все только потому, что вечно витал в облаках. Для полицейского это большой недостаток. Одержимый жаждой познания, Ансельм был готов на любые подвиги во имя просвещения, но как-то не находил им применения, пока однажды не наткнулся у какого-то старьевщика на сборник пословиц, сентенций и максим. Лакоссад хотел просто полистать его, но был сражен им навечно. В двадцать девять лет Ансельм проникся той простой истиной, что все в этом мире уже сказано. С тех пор он отказался от учебы, которая вдруг стала ненужной, и даже от надежд на повышение, поскольку и это теперь не вдохновляло: Ансельм с наслаждением окунулся в беззаботную жизнь. Так он и жил, стараясь держаться этой прекрасной грани между реальным и воображаемым, обретая трезвость рассудка, лишь когда этого требовала работа. Ансельм выполнял ее, надо сказать, без особой радости, но честно. Короче говоря, он являл собой овернский вариант "Доктора Джекила и мистера Хайда"*, и, что бы там ни думали другие, такая жизнь доставляла инспектору массу удовольствия, и даже более чем скромное финансовое положение не мешало наслаждаться ею.
______________
* Имеется в виду один из персонажей романа Р.Л.Стивенсона. - Примеч. ред.
- Но ведь это не я...
Лакоссад улыбнулся.
- Влюбленному, как и слуге, лучше не зарываться, приятель. Арабская мудрость гласит: "Если у муравья отрастают крылья, то лишь ему же на погибель".
У Лепито как-то не было настроения рассуждать о достоинствах арабских пословиц.
- Да начхать мне на ваших арабов, и на муравьев тоже!
- Ну-у, вы не правы, приятель. Берусь вам это доказать.
- Возможно! Но мне, знаете ли, не до того: если так пойдет и дальше, то в конце концов я кого-нибудь прикончу непременно.
- Да, вот в это я верю. Не скажите ли, кого же конкретно? - вкрадчиво осведомился полицейский.
- Пока не знаю! Но убью точно, непременно убью. Прощайте!
И клерк быстрыми шагами двинулся прочь - так некогда Аристид удалялся в изгнание по вине предателя Фемистокла.
Вернувшись в сад мэтра Парнака, Лепито все еще кипел от негодования, но дурное настроение мигом улетучилось, едва он увидел идущую навстречу (вернее, к калитке) женщину своей мечты. Владычица грез, Соня Парнак и в самом деле была красавицей. Высокая, плотная, но вовсе не толстая, она обладала всеми достоинствами, которые вызывают вожделение у любого мужчины. На ходу Соня покачивала бедрами почти без нарочитости, но достаточно, чтобы пробудить интерес. У нее были темные волосы, серьге глаза и полное румяное лицо - впрочем, такой цветущий вид свойствен многим молодым южанкам. Озорной смех придавал облику Сони особое очарование, своего рода изюминку. Короче говоря, это была одна из тех женщин, о которых мужчина грезит с юных лет и до глубокой старости. Было, правда, небольшое "но", заметить которое могли лишь наиболее разборчивые (и, надо сказать, не без оснований), - это некоторая вульгарность, выдававшая довольно темное происхождение. Однако на сей счет в салонах Орийака лишь строили тщетные предположения.
По мере того как Франсуа приближался к той, кого мечтал однажды заключить в объятия, сердце его колотилось все отчаяннее. Еще издали он увидел, что молодая женщина улыбается, и ощутил такое блаженство, что почти утратил земное притяжение.
- Добрый день, мадам...
- Здравствуйте, Франсуа... Вы сегодня не работаете?
- Я... меня послали отнести досье мэтру Живровалю...
- Вас что, перевели в посыльные?
- Нет... это Антуан... он увидел, что я нервничаю... и почел за благо дать мне возможность немного расслабиться...
- А почему это вы нервничали, мой маленький Франсуа?
- Я поссорился с мсье Дезире.
Соня пожала красивыми плечиками.
- Охота вам связываться с этой старой развалиной! Ладно, можете немного проводить меня, я хочу с вами поговорить...
- Но... но...