Они были гладкими, как стекло, и сверху проходили три ряда колючей проволоки, достаточно острой, чтобы впиться в мое мясо.
— Я решил, что как раз левая дорога частная, — продолжал Паркер, безмятежно улыбаясь. — Извините нас за вторжение.
У меня была возможность рассмотреть еще кое-что. Возле сторожевой будки, зевая на солнце, сидела собака. Собака-волк. У нее были такие большие клыки, что на них можно было повесить шляпу.
— Проезжайте, — сказал сторож. — Когда у вас появится побольше времени, научитесь читать дорожные указатели.
Объемистую талию сторожа опоясывала портупея, а из кобуры выглядывала рукоятка огромного кольта, отполированная частым употреблением.
— Не нужно грубить, — спокойно сказал Паркер. — Тут кто угодно может ошибиться.
— Ну и красавца родила твоя мать, — ответил сторож. Паркер вспыхнул.
— Это оскорбление, — ответил он сухо. — Я буду жаловаться вашему хозяину.
— Двигай, двигай, — проворчал сторож. — Убирайтесь отсюда со своей кучей железа, пока я не дал тебе более веский повод для жалобы.
Мы отправились тем же путем, что и приехали. Я наблюдал за сторожем в зеркальце машины. Он стоял на середине дороги и смотрел в нашу сторону, толстый и надменный.
— Очаровательный добряк, — сказал я улыбаясь.
— Есть еще один такой же. Ночью они дежурят вместе.
— Вы видели собаку?
— Собаку? — он посмотрел на меня. — Какую собаку?
— Собаку с волчьими зубами. Вид у нее даже более свирепый, нежели у сторожа, к тому же она голодна, да и проволока заострена на славу. Думаю, мне не мешало бы застраховаться.
— Вы не получите от нас больше ни цента, если хотите знать, — выдавил из себя Паркер.
— Как раз об этом я и толкую.
С псом придется считаться. Должно быть, приятно смотреть, как это кроткое животное пускает слюни в темноте. Да, старина, вам придется переиграть и немного раскошелиться.
— Тысяча или ничего, — отрезал Паркер, — так что умерьте ваш аппетит.
— Вам следует набавить. Бретт может заплатить мне гораздо больше. И не говорите «умерьте свой аппетит», пока не знаете, сколько я запрошу.
Я увидел, как сузились его глаза. Значит, попал в точку.
— Предупреждаю вас, Джексон, — сказал Паркер сквозь зубы, — оставьте фокусы. Мы заключили сделку, вы получили задаток, значит, пойдете с нами до конца.
— Переговорите с Германом. Я хочу на пять сотен больше, или выбываю из игры. Герман не говорил мне ни о стороже, ни о стене, ни о проволоке, ни тем более о собаке. Он представил всю работу так, будто ее можно выполнить с закрытыми глазами.
— Вы или берете тысячу, или пожалеете об этом, — его руки сжали руль с такой силой, что побелели костяшки пальцев. — Я не позволю какому-то негодяю шантажировать меня. Я вас не нанимал, все претензии к Герману.
Он увеличил скорость, и на обратную дорогу мы затратили времени в три раза меньше.
— Пойдем к Герману, — сказал он. Мы прошли в комнату.
Герман сидел на огромном стуле и, потирая розовое лицо, мрачно приготовился слушать.
— Я сказал ему, что не позволю делать из нас дураков, — сказал Паркер. Глаза его метали молнии. Герман внимательно посмотрел на меня:
— Было бы лучше, если бы вы оставили свои увертки, мистер Джексон.
— Какие увертки? — спросил я улыбаясь. — Просто пять сотен мне нужны для полной уверенности. Хотелось бы мне, чтобы вы увидели сторожа и полюбовались на собаку. После этого вы согласились бы сразу на мои условия.
— Согласен, — сказал он, — я ничего не знал ни о стороже, ни о собаке. Пять сотен добавлю, но это все. Паркер готов был взорваться.
— Не нервничайте, Доминик, — Герман повернулся к нему и нахмурился. — Если вы знали о сторожах, вам следовало сказать об этом.
— Он нас шантажирует, — разбушевался Паркер.