— Разделение языков многие передовые мыслители воспринимали как проклятие, тяготеющее над человеческим родом, заставляющее его самоистребляться в непрерывных войнах, — говорил Варанкин с тем чрезмерным богатством интонаций, какое отличает еврейских интеллигентов с их вечной потребностью всем угодить, но при этом всех убедить в своей правоте. — Нации подобны замкнутым в отдельные клетки живым существам. Клетки эти — языки. Ключами от них владеют самовлюбленные и корыстные тюремщики, называющие себя национальными вождями. Они еще сильны, но час их пробил. Отныне любой обитатель любой клетки может выйти из неволи самостоятельно. Более того, он может выпустить всякого желающего из других клеток. Величие Ниа Майстро в том и состоит, что он снабдил каждого из нас универсальным ключом к свободе и братству. Этот ключ…
Варанкин выразительно умолк. Слышно стало, как громко, с клекотом в горле, всхрапывает у двери пьяный курсант.
Пауза еще длилась, когда сзади осторожно стукнула оконная рама. Вагин оглянулся. На подоконнике стоял Даневич. Нетрудно было сообразить, что он забрался сюда с проходившей возле последнего окна пожарной лестницы. Свечников, сидевший голова к голове с Казарозой, ничего не услышал и не заметил, как Даневич, бесшумно спрыгнув на пол, пристроился за спиной у всхрапывающего курсанта. Товарищи, как видно, сопровождать его не решились, но из передних рядов быстро прошел назад и сел рядом с ним Петя Порох, тоже студент.
По университету Вагин его не знал, познакомились нынче зимой, когда Свечников затащил к нему на домашнюю вечеринку с танцами. Члены клуба «Эсперо» в складчину устроили ее для знакомых барышень, в клубе не состоявших, но якобы сочувствующих эспер-движению и желающих узнать о нем как можно больше. За столом все говорили по-русски, лишь иногда кто-то из устроителей вворачивал фразу на своем пошловато-певучем языке. В старательно выговариваемых словах слышалось и медное бряцание, но это была жидкая самоварная медь провизорской латыни.
Пили чай, ели винегрет с селедкой. Порох показывал математические фокусы со спичками. От стоявшей под окнами водонапорной башни, два года назад разрушенной прямым артиллерийским попаданием и до сих пор не восстановленной, разговор перекинулся к Вавилонской, к необходимости воссоздать ее уже не из камня и глины, а из Надежды и Разума, несравненно более долговечных строительных материалов. Теперь, при наличии международного языка, эта задача представлялась вполне осуществимой. Наконец хозяин завел граммофон, прорезалась мелодия танго, сама по себе печальная, но звучавшая зазывно от механического хрипа. Эсперантисты разобрали барышень, что-то нашептывали, склоняясь к ним под медленную, тягуче-порочную музыку. Вагин понял, что начинается сеанс агитации. Барышни помалкивали, но их млеющие лица говорили о том, что скоро клуб «Эсперо» пополнится новыми членами. Все было как в анекдоте:Знаете, чем отличается большевичка от не большевички? — Нет. —У большевички муж: большевик, а у не большевички —не большевик.
Вагин танцевать не пошел. К нему подсел Сикорский, стал рассказывать, что китайский император специальным указом запретил китаянкам не только покидать пределы Поднебесной, но и селиться ближе тридцати верст от русской границы. Это была разумная предосторожность: полюбив чужака, они перенимали его веру и начинали проповедовать ее с такой страстью, что становились опасны для устоев Срединной империи. Когда-то Сикорский служил в Забайкалье, бывал в Монголии, в Кяхтинском Маймачене, расположенном по ту сторону границы, и сам убедился, что молодых женщин там нет, китайские купцы живут с мальчиками.