было хорошо. - Костылева провела рукой по лицу, сняла шляпку и смяла ее.
- Пойдем домой, - мягко сказала тетя Катя, подошла к сестре и взяла ее под руку. - Может, он вернулся и ждет нас. - И добавила: - Поди узнай, что у них в голове, у этих мальчишек.
Сергей Алексеевич, оставшись один, не лег спать - какой там сон, не выходил из головы Коля. Ему было понятно, почему мальчик ушел от родителей правда об отце поразила его своей неожиданностью, - а вот почему Коля ушел от него? Ночью, потихоньку, не попрощавшись... К сожалению, он знал, как надо ответить на этот вопрос.
Напрасно тетя Катя сказала: "Неизвестно, что у них в голове, у этих мальчишек". Еще как известно! Ясно, почему он ушел от него, еще как ясно. Черным по белому писано на чистеньком листе бумаги, без единой помарочки. Коля разочаровался в нем, не простил истории с Лусией. И самое страшное, что, может быть, он прав: может быть, именно мальчишки со своими наивными представлениями о жизни и есть единственно правые.
Сергей Алексеевич подумал, что он как дерево без корней: вот-вот упадет. Но затем все его нутро ощетинилось против этой мысли. А как же тогда вся его жизнь и борьба? Неужто насмарку? А пот и кровь, которыми он обильно полил эту землю? А Витькина жизнь, которая для него во сто крат дороже, чем собственные пот и кровь? Это ли не корни его?
Сергей Алексеевич перестал казнить себя, но рассердился, что Коля его не понял.
"Ну и не надо, - подумал Сергей Алексеевич. - Сейчас соберу вещички, и вон отсюда".
Они сидели на опушке и ждали Витьку.
Между лесом и деревней проходило шоссе, а дальше у деревни мирно паслись коровы. "Значит, здесь еще не было немцев, - подумал он тогда, - раз деревенские не попрятали коров". У него стало легче на сердце, и он спокойно поднес бинокль к глазам. Нет, Витьки еще не было видно. Никого не было видно, только одиноко возвышалась над всем колокольня старой церкви.
Потом томительное и напряженное ожидание нарушил треск моторов, и по шоссе промчалось несколько мотоциклов с колясками, в которых сидели немцы.
Ему сразу стало жарко, и, прежде чем он увидел фигуру часового, появившегося на колокольне, и прежде чем услышал мощный гул приближающейся танковой колонны, он уже понял, что случилось страшное.
Когда на околицу деревни вышел Витька, то одновременно из-за поворота шоссе выполз головной немецкий танк, затем второй, третий, четвертый... Танки скрежетали и лязгали гусеницами, скрипели лебедками, на которых тащились пушки, и было что-то неотвратимо угрожающее в их железном лязге.
Он следил за Витькой в бинокль до тех пор, пока танки не поползли между ними.
Немцы сидели на танках, шли рядом с ними. Иногда они что-то кричали друг другу, потом один из них дал очередь из автомата, и все засмеялись. А он ловил Витьку в просветы между танками, и его фигурка скрещивалась с фигурами немцев.
А выше, над всем этим, на церковной колокольне стоял немецкий солдат с автоматом.
Потом танковая колонна скрылась в деревне, и он снова увидел Витьку. Тот гнал впереди себя корову и, озираясь, шел к лесу. Нельзя было этого делать: Витька привлек внимание дозорного на колокольне.
А он сидел в укрытии и не мог защитить сына от надвигающейся смертельной опасности. Как он тогда не умер от напряжения и потом не умер от горя? От злости и ненависти, видно, к ним, к врагам, и от странной привычки, что жизнь его не принадлежала ему.
Витька гнал корову впереди себя для отвода глаз. А может быть - эта мысль пришла ему впервые и поразила своей простотой, - он думал тогда о голодных ребятишках из их отряда и решил пригнать корову, чтобы напоить свежим молоком. Ведь он был такой.
Он взял у кого-то винтовку, чтобы убрать часового с колокольни, надо было выиграть какие-нибудь две-три минуты.