2
Пограничная архитектура. Мешанина дел и забот портовых Молим вас, Море срединное, и вас, Земля Авеля!
Оброк благосклонно принят, сервитуты разменены. Барщина земли по судебному решению, вынесенному камнем!
Море хвальное хвалилось яшмы своей зелёными глыбами. И без остановки вода омывала изножья безмолвные скал.
«Сыщи своё золото, Поэт, для кольца обручального и сплавы для колоколов на путях опасного плаванья. « Это бриз морской во все порты, и море там, где кончаются все улицы, это море и бриз в наших реченьях, законов наших рожденье.
«Женское тело образец высочайшей роскоши золотое сечение! а для Града, в котором нет ни вещицы из слоновой кости, имя твоё, Патрицианка!»
Ибо весьма привержены мы лести и хватит уже ловить сейчас в жёлтые сети тех гаваней, которые скрыты внутри нас
Море, в спазмах медузьих, светоносными певучими фразами и муками зелёного огня превеликими, вело, вело золотые свои антифоны.
И щит герба, с сохранившимися на нём древними надписями, на волноломе аванпорта те, кто навсегда остался в памяти, отдавали свои голоса в пользу некоего крылатого чудовища;
А змий, пасть свою свесивший там, где сходятся стрелки мола, увенчанный добытым в бою белым пером, грезил, грезил среди пены
О более отдалённых забегах, где дымятся крупы иных лошадей
3
В иных краях всё было не столь ясно. В низинах Города процветали, удобно устроившись между пятью своими холмами и в окружении ланей железных, пребывая в неведеньи относительно моря;
Или, пастушеским шагом неспешным поднимаясь в гору по травостою с навьюченными мулами и упряжками мытарей, уходили наверх, чтобы обживать плодородные земли по всему склону, разбитому на десятины.
А другие, обессилев, искали опору возле водных пространств, наваливаясь на них могучими стенами богаделен и тюрем, стенами цвета аниса, укропа и сенеции, любимицы бедняков.
Были ещё и такие, кто, надрываясь словно матери-одиночки, слабели день ото дня и спускались к вязким болотам осторожным шагом женщин, промышляющих чисткой отхожих мест, с лишаями на лбу и прилипшей к босым ногам чешуёй.
Порт, где судà костылями килей вязнут в иле придонном, напоминая могилы по краям лагун, покоящиеся на антаблементах из окаменевших красных водорослей и черного мела.
Знавали мы эти пределы, к которым, в конце концов, выводили улочки и тропки, эти насыпные дороги, по которым волоком волокли судà, и для чего-то вырытые ямы, куда осыпается каменный алфавит битой лестницы. Видали мы и рампы железные поручни, и эту розовую полоску винного камня на мелководье отступившего моря.
Там, где дочери пустырей и свалок на глазах у младших сбрасывают ввечеру перепачканное месячными бельё.
Здесь альков для всех и каждого с чёрной подстилкой запекшейся крови.
Море, тлёю не тлимое и ржавчиной не снедаемое, смывает тут свою грязь.
Лакание собаки из кавернозных пустот, заполненных водою.
Линии, где соприкасаются камни, покрыты мельчайшими фиолетовыми водорослями, мягкими, словно мех выдры
Повыше площадь колодцем без закраины, вымощёная потускневшим золотом и зелёными плитами ночи великолепна, словно самка колхидского павлина огромная роза из чёрного камня наступившего завтра народной смуты и фонтан с медным изливом, с фигурой человека, истекающего словно резаный петух.
4
Тебя было слышно, смех вод, даже в стороне от моря, на этих приходских кладбищах.
Вдалеке ливень, ливмя льющийся, словно переливчатый покров Ирис, там и сям пронзаемый серпами молнийных вспышек, распахнувшись, открывал благодать омытых равнин; дикие свиньи перепахивали своими рылами землю, хранившую золотые маски; старики, вооружившись палками, атаковали фруктовые сады, а над синими раздолами, обиталищами лая, отрывистые звуки рожка обходчика сливались ввечеру с гулом большой раковины торговца морскими дарами У людей была желтая овсянка в клетке из зеленых ивовых лоз.
О! пусть движенье вещей к своему берегу, вширь увеличившись и словно переходя в руки нового хозяина, всех движенье вещей к своему берегу нас, наконец, отдалит от Волшебницы древней: от Земли с её желудями цвета ржавчины, от тяжелой косы влас цирцеиных и от веснушек заката, по небу плывущих и отражающихся в зрачках домочадцев!
Час алчбы заалел в заросших лавандой приморских пустошах. На небе цвета пустынной мяты пробуждались звёзды. И заходящее Солнце пастушье, гонимо жужжанием пчёл, прекрасным ревнителем веры, в развалинах храма застывшим, спускалось к докам, к бассейнам стоячей воды, где чистят днища судов.
Там, среди землепашцев и морских кузнецов, заливали вином глаза чужеземцы, разгадавшие загадки пути. Там, нагреваясь до наступления ночи, становился невыносимым запах вульвы, идущий от низин, оставленных морем во время отлива. В железных своих корзинах мерцали, словно угли, красные огоньки богадельни. Слепой пытался застать врасплох краба-могильщика. И луна над кварталом чернокожих гадалок
Хмелела от пронзительных взвизгов флейт, сопровождаемых возгласами олова:
«Мученье сынов человеческих, огонь вечерний! Сотни немых божеств на своих каменных алтарях! Но позади ваших семейных столов во веки веков пребудут море и весь этот женский запах от водорослей, не такой пресный как облатка священника Сердце твоё, [сердце] мужа, о, прохожий, этим вечером найдёт свой приют среди портового люда, словно светник, пламенеющий на носу чужеземного судна.»
Сообщение Мэтру звёзд и навигации.