Если сказать только, что одни, в отличие от других, придерживались некоего монотонного принципа взаимодействия со средой, оставаясь несгибаемыми адептами здорового образа жизни и экологии сознания, значит не сказать ничего. Тогда уж правильнее было бы исходить из того, что такая непонятная устойчивая наклонность к одному образу жизни из одного поколения в другое удивительным образом впечатывалась в генах. Как то происходило в действительности, не скажет уже никто, сами интрагому не вступали ни в какие дискуссии и не занимались каким бы то ни было видом пропагандирования взглядов. Все же, если бы возникла необходимость в некоем отправном моменте и точке опоры, из чего следовало бы исходить и гвоздить построения дальше, наиболее расхожим тезисом в заповедной среде могло быть понимание того обстоятельства, что: общество стало вакцинозависимым, все, что еще можно сделать в такой ситуации, это любыми средствами повысить устойчивость организма во враждебном окружении бактерий.
И они его повысили. До такой степени, что ожил и пришел в действие механизм естественного отбора того самого, о котором организм человека и, важнейший фактор, генофонд цивилизации забыли давным-давно. Впрочем, на деле отбор тот никогда не был до конца естественным, им явно манипулировали. Как бы то ни было, очень скоро стало ясно, что эксперимент удался по крайней мере на часть. До тех пор, пока существовали Зеленные Территории, эволюция пробовала себя в неофициальном качестве. Хотя массовому потребителю бетонных колоний об этом еще только предстояло узнать.
Внешне мотив несовместимости лежал в различиях систем ценностей. Понятие «болезней», «больных привычек» «больного человека», «болезни духа», «наследственная лень тела», «грязь», «грязное», от чего всякое минимально привлекательное будущее предполагалось как бы быть свободным, для одних были в достаточной степени пустым звуком, для других нет. Брезгливость может быть естественной, но она так же легко становится опасной. Как только массовый потребитель разглядел в интрагому другого, началась реакция.
Злые языки из среды внешнего окружения давно бренчали с тем содержанием, что мир имеет случай присутствовать при появлении на свет новой религии чистой воды; страсти между тем успели кое-где накалиться до предела. Под давлением средств информации и привыкшей дальновидно мыслить общественности последнее финансирование из общественных фондов программы «Редкий геном» и структуры закрытых заповедников, там, где оно еще сохранялось, было снято, однако было уже поздно: процесс, как выяснилось, успел уже где-то проскочить стадию обратимости. Новообразование оказалось самодостаточным и самоподдерживающимся. Кое-кто предсказывал тому конфликт и даже гражданско-военное противостояние; воевать, впрочем, по большому счету никому не хотелось, или, точнее, многим тогда было не до заповедников и геномов, Внешний мир как раз подходил к очередному своему экономическому кризису, и всякий минимально развитый регион был занят лихорадочным перераспределением ресурсов в свою пользу либо поиском, к какому бы экономическому гиганту прижаться, чтобы не ошибиться и не оказаться в будущей большой свалке раздавленным. Трудно сказать, чем бы все кончилось и к чему бы в конечном итоге привело, не произойди то, что произошло потом. Тем временем и организм интрагому в свою очередь претерпел изменение обычного иммунного статуса. В общем все свелось к воссозданию мощной ферментативной системы живых клеток, способной на порядок успешнее прежнего заделывать повреждения в молекулах ДНК. Такая клетка умела выдерживать несоразмерные дозы нечисти без большого вреда для себя. Гораздо примечательнее было другое: репаразная система оказалась устойчивой не столько к направленному разрушительному воздействию отдельных веществ, сколько к непредсказуемой смеси разных химических компонентов из чего, собственно, и состоит окружающая среда. Теперь, чтобы добраться до молекул ДНК, агрессивный агент атмосферы, ядохимикатов, широко использовавшихся в разведении агрокультур, или очень многих лекарственных препаратов вынужден был прежде преодолеть хорошо укрепленную защиту клетки.
Вместе с тем, нельзя было сказать, что интрагомовский способ видеть мир, опыт противодействия и выживания, мог считаться пригодным для хоть сколько-нибудь широких слоев населения. Все обычные медикаментозные средства, исключая ряд случаев экстренного оперативного вмешательства, находились вне закона, едва ли не со всяким явлением заболевания, что случалось в среде гоменов редко, организм заставляли бороться своими силами посредством резкой психомедитативной перестройки при поддержке прочих терапий, к идее генной инженерии у себя они относились с явным предубеждением; воспитание детей доверялось только мужчинам. Притом воспитание подрастающего поколения даже наиболее малолетнего и нежного возраста проходило в условиях так называемой максимально открытой среды. Вообще, систематическое пребывание на той или иной стадии физиологического стресса, практика интенсивного воздействия на психические, мозговые и прочие физические функции стремительно развивающегося организма в довольно жесткой форме принесла плоды достаточно рано. И они нашли свое место в той системе жертвоприношений своему взгляду на окружающий мир, став примерно как привычка умываться, превратившись в далеко не добрую традицию иной культуры. Как показали дальнейшие события, в том тоже наследовался свой смысл. Логично было бы предполагать, что требования адаптации к среде, мало входившие в рамки традиционных представлений, способны будут выдержать лишь совсем немногие. Сказывалась ли в том общая для всех цивилизаций тенденция к аномальной индивидуации? Сосед уверенно говорил: «Да». Между «быть особенным» и «выживать, чтобы быть особенным» разница весьма значительная. Как только мать-природа сказала свое слово, всем оставалось только ждать. По-видимому, им просто повезло: в нужное время оказались в нужном месте. Если бы не то, что случилось дальше, если бы не очередной мировой кризис именно в общемедицинском, клиническом смысле как переходный процесс заболевания, очень может быть, все бы выглядело иначе, и еще одна попытка заглянуть за горизонт доступного так и осталась бы случайным недоразумением в неторопливом потоке реки обыденности. Как раз поэтому в традициях экспериментальных философий уникальному стечению редких обстоятельств отводится такое особое место.