День рождения не день ангела. День рождения как раз день без ангела, день одиночества, оставленности и отделенности, заброшенности человека в мир и заброшенности его в этом мире. Но и день ангела такой же точно, без ангела. Никогда еще ангел не вставал за стулом именинника. Не овевал его шелковыми перепончатыми крыльями.
Юля суетливо собралась, задрапировала раны невзрачной одеждой и потащилась на работу.
По дороге она каждое существо молила быть поласковее, даже встречных кошек. Особенно опасалась шелкопрядов-оборотней. Хищность бывает разной, различаются способы пожирать плоть. У клопа свой, и у волка, и у стервятника, и у хорька. А оборотень притворится шелковым клубком, глядь, а это клубок перепутанных грязных обрывков веревок, какие накапливаются под мойкой к бессмысленной середине жизни
Не только любое неласковое слово ранит Юлю, но и случайный взгляд сбивает с ног. Она спотыкается и хватается за воздух. Неразумно оставлять живую тварь в жестком мире незащищенной, без опоры, без поддержки, а потом увечить, узлами вязать ей жилы. Каждый до единого здесь агнец на закланье, все глина.
Нарисованные деревья это еще не так страшно, как макеты. Изображение дерева только отсутствие дерева. Но настоящее отрицание дерева его макет. Макет ловушка для живого. Именно такие макеты делает Юля в большом бетонном доме. Вопреки всему своему существу. Отрицания из пенопласта. Здание принадлежит киноиндустрии, а киноиндустрия огромная и запутанная, у нее даже свои автобусы и много, одни возят на съемки в скверы и разные локации, другие, бархатные изнутри даже в далекие и недоступные края, на моря Там тоже локации и дома отдыха
На одном из высоких этажей располагаются цеха. В Юлином делают реквизит для мультипликационных фильмов. Она крошечная шестеренка в огромном механизме. И из всех автобусов ездила только в стареньком рафике, ползущем после свертывания рабочего дня к метро.
В лифте уже на подступах к цеху Юля посмотрелась в зеркальную стену: гадкие уши, и этого уже не исправить никогда, даже если будем бессмертны, даже в раю придется ходить с выпирающими ушами среди разумных, прекрасных
Юля входит в помещение, и ощущает своей зыбкой шкурой, что здесь гиблое место. Только живой ветерок, бывает, залетит, если открыты форточки. Но и ветерок сразу же поглощается нежитью, которую творят люди. Как будто художественное образование нужно нарочно, чтобы лишиться прекрасного мира солнца, света, цветов и озер быть замурованными в ограниченном синтетическом мирке, и не видеть ничего.
Начальник старый князь Шаховской обернулся и посмотрел на Юлю. Она как раз ваяла дерево пилой и молотком, от его взгляда пошатнулась, и пила со скрежетом скрестилась с молотком. Князь недоуменно произнес:
Что за выражение лица? Ты что, совсем не хочешь трудиться, приносить пользу обществу? Нужно работать, у нас не коммунизм здесь. И не рай, он иронически улыбнулся.
Шаховской догадался и озвучил юлину постыдную тайну, и теперь весь цех знает, что она совсем не хочет трудиться для общества. О, позор! Она хочет только заплат на свою шкуру. Чтобы какой-нибудь демиург починил ее, подлатал, сделал новенькой. И особенно над ушами поработал. Ей не хочется самой ваять нежить. И прощать нежити ее существование. Юля знает, что из-за потертости шкуры она неприемлема среди людей, неудобосказуема.
Жизнь чудо. Но как-то так получается, что внутри чуда конкретная человеческая жизнь уже ни в коем случае не чудо, а только бесприютность. Желанное всегда манок, виноград для лисицы. А если потрудиться и достать с ветки виноград, он и на самом деле окажется зелен. Добытое трудом никогда не вкусно, только чудесное вкусно, а чудесное это дареное. Есть только одно такое место, где виноград дареный. Место это называют «рай» и иронически улыбаются. Потому что место это воображаемое, на самом деле его нет.
Пробил час веселья и мастерская села завтракать. Тетки разливали чай, раскладывали бутерброды. Веселый князь принялся за комплименты, ласково отпустил один такой подающей ему бутерброд ассистентке:
Ты похожа на Лайзу Минелли, только она страшнее.
Все захохотали, «Лайза» громче всех.
Одна сотрудница, Ольга, оставалась в своем углу и жевала там сухое печенье, постилась. Потому что на дворе стояла среда. Зато по понедельникам, вторникам и четвергам она сидит со всеми. Но говорить с ней все равно не о чем.