Вилочки всякие, соуса. Всегда вкусно. А то можно и пекарем. Не работа, а удовольствие. Сдоба. Живая жизнь, а я вот протрубил А иногда мне как будто голос был: эх, стать бы поваром. Ну да перемелется
За час до смерти отец попросил жаркое с черносливом. Но сын все равно бросил завещанное сдобное училище и пошел обивать мебель в одном из серых цехов мебельной фабрики. Соуса, а тем более всякие особенные вилочки и фигурные приспособления финтифля, похожи на девчоночьих собачек. Олег не терпел финтифли. Но диваны и прочая мебель, дома и целиком города, потом Ольга и прямоугольники окон все оказалось финтифлей.
Олег чувствовал себя шатко на обочине прочной, уверенной жизни Ольги. Он не мог жить всерьез, потому что и сама жизнь финтифля. Он в «Новостях» видел ковер над бездной дом раскололся, панели рассыпались, а ковер на одном из верхних этажей продолжал драпировать собой обломок стены Дело было не в городе Окологородске, но Олег все равно догадался: уют иллюзия, тонкая папиросная бумага с нарисованным очагом, отгораживающая от жути. Запах ландыша, присвоенный злой бабой.
Однажды пришлось наблюдать Ольга своими изящными нафабренными когтями случайно разорвала нежную ткань собственных колгот. Когти неизбывны, сколько она их ни укрощай пилочкой. Это не перемелется, муки никогда не будет. Финтифля и жуть.
Они шлепали по серой грязи в гости. В грязной серой темноте, причем грязь и тьма составляли одно вещество, консервант, в котором томился город. С каждым шагом в сознании Олега утверждалась правота он не вымыл ботинки, и никогда не станет. Вымоешь их, а через пять шагов они такие же. В чем смысл? Чистить, чтобы ступить в грязь все равно что делать перед кем-то вежливую мину улицы, мол, чисты, везде блеск и приятно. Последним новым свитером Олег оскоромился еще студентом. Но больше он не попадется. Под одеждой скрывают костяную бедность. Одежда всегда чужая. Перья, налепленные на голую пупырчатую кожу, маскарад. Носить приличную одежду опять же значит лгать, что тебе хорошо и приятно. У него не спрашивали, хочет ли он участвовать в этой комедии. Он решил, что дотерпит до конца, но рядиться и изображать из себя ничего не будет.
Добрели, и он сидел рядом с Ольгой Ольгой в шелковой блузке и тяжелых серьгах. Уши резала фальшь там она была во всех голосах, в каждой фразе, и много ее было на блюдах в виде загогулин из моркови и кружев из петрушки.
Там говорили о новой церкви во имя Николая Угодника, отгроханной в центре города Окологородска. Хвалили мэра. Олег зевал, не прикрывая зева рукой.
Там угощали мясом. Олег сжевал кусок и принялся ковырять ногтями в зубах. Люди и жилищам своим, и самим себе пытаются придать уютный вид. Для этого усваивают повадки, отличные от звериных. Человек не станет рвать сырое мясо зубами, а будет есть его эстетизированно, украшенное зеленью, с круглой тарелки, вилкой. Тарелка и петрушка обманывают.
Там говорили, что город Окологородск бог милует преступность не велика, дома не рушатся, карапузы классические поманили Ванечка и дали ему «Белочку» почти ничего из того что показывают в «Новостях». И на фабрике зарплату исправно выдают. Опять похвалили мэра. Процветание города связывали с догадливостью мэра, с тем, что он отгрохал храм во имя Николая Угодника, который издавна считался покровителем города Окологородска.
Вам понравился свекольный салат? хозяйка проявила любезность по отношению к Олегу.
Неудачный. Орехов и майонеза мало, и незачем было сыпать «Хмели-сунели», ответил Олег.
Наверное, в вас погиб повар, жалко пошутила хозяйка.
На тарелке остался кусок мяса, Олег завернул этот кусок в салфетку и уложил в карман. На него глядели с недоумением. Он кратко пояснил:
Дома съем. Или собакам отдам, язык слегка заплетался.
Вышел из-за стола и направился домой, не выдумывая вежливый предлог, не утешая хозяйку: «Ах спасибо, у вас было приятно и хорошо».
С ним иногда по пути из гостей приключалось неумение добрести до своего дома. Он брел, застигнутый неумением. Он не помнил, где Ольга осталась ли она в гостях, или еще где-нибудь ходит и напевает: «Мой хозяин, жестокий шарманщик, меня заставляет плясать». Плаксивый мотивчик как будто навеки прилип к ее накрашенным губам.
Он искал свой дом девятиэтажную панельную коробку. Только кустик около подъезда сухим прутиком мог указать его дом, неотличимый от прочих. Да особая ледяная покатость ступеньки, которая выдавала себя только ступне.